В свое время Линдон Джонсон говорил ему об устрашающем воздействии на публику неких зрительных стереотипов. Бейкер беседовал с ним на другой день после того, как тот объявил, что отказывается добиваться переизбрания. Они сидели в этой же комнате, Линдон разулся и водрузил ступни на кофейный столик. В тот день он выглядел старше, чем обычно, его крупная голова клонилась в печальной задумчивости — почти как у Линкольна на пьедестале мемориального памятника.
— Вы приняли правильное решение,— сказал тогда Сэм Бейкер.
— Я всегда принимал правильные решения,— парировал Джонсон.— И в отношении вьетнамской войны. И в отношении ракет. И насчет бедных. И даже насчет ниггеров.— Именно так Линдон подытожил свои достижения: космическая программа, построение Великого общества, предоставление гражданских прав черным.— Но вот что я тебе скажу, Сэм,— заключил он.— Знаешь, каким меня запомнят? Этим сукиным сыном, который проиграл войну. И который поднимал за уши своего пса…
И вот сейчас Сэм Бейкер еще раз понял, насколько прав был Линдон Джонсон. Изображения президента с его любимой несчастной гончей, которую он поднял за уши, и карикатура, где Вьетнам красовался в виде рубца на его желчном пузыре, навсегда остались в памяти людей. И так же в их памяти останутся дурацкие фото Дэна Истмена, где он замахивается кулаком на президента…
Но почему все-таки эти зрительные образы обладают над нами такой властью? Вот еще: генерал Макартур на Филиппинах пробирается к берегу по мелководью; вот Никсон тычет Хрущева в грудь; вот Рокфеллер грозит пальцем прессе… Публика, так уж оно происходит, считает, что фото эти выражают самую суть запечатленных на них людей. И вот теперь некий Терри Фэллон, стоящий на трибуне над большой государственной печатью США,— окровавленный, но не склонивший головы…
Сэм Бейкер, однако, не доверял этим зрительным образам. Он знал: и люди, и тем более образы могут лгать…
— Я склонен,— промолвил наконец президент,— подождать результатов опроса.
— А потом что?
— Потом я все обдумаю.
О'Доннелл поглядел на Бендера, затем на президента:
— Это твое окончательное слово?
— Да, Чарли, окончательное. На сегодняшний день. И тебе придется с этим считаться.
О'Доннелл встал и, одернув пиджак, вышел из комнаты.
8.15.
Крис остановил машину у барьера службы безопасности на подъезде к дому Терри.
— Я скоро вернусь,— пообещала Салли, открывая дверцу.
— Я-то подожду,— постучал по стеклу своих часов Крис.— А вот "Истерн эйрлайнс"[84] навряд ли…
Предъявив удостоверение, Салли поспешила к дому.
— Он еще у себя наверху,— сообщила Катрин.— Мне предупредить, что…
— Не беспокойтесь,— ответила Салли и поспешила наверх.
Терри сидел в кровати, делая какие-то записи в своем блокноте. Перед ним на подносе стояли тарелки с завтраком.
— Уже собралась? — спросил Терри.— Готова ехать?
— Но это глупость — уезжать сегодня! — Салли закрыла за собой дверь, подошла к кровати.— Везти к Рамиресу этого придурка из ФБР — значит просто терять время…
Он приложил палец к губам, чтобы заставить ее замолчать. Она умолкла в недоумении. Терри показал ей свой желтый блокнот, где печатными буквами было выведено:
"Нас могут подслушивать".
— Кто? — Салли огляделась вокруг.
Терри погрозил ей пальцем и снова приложил его ко рту.
— Я хочу, чтобы ты попросила сеньора Рамиреса оказать нашему ФБР всю возможную помощь. Передай от меня: мы не имеем права успокаиваться до тех пор, пока не будет найден убийца Октавио Мартинеса.
Она кивнула в ответ, но в голоее ее прозвучала явная растерянность:
— Хорошо, скажу. Но он наверняка не…
Терри откинул покрывало и встал, облаченный в серую шелковую пижаму.
— … захочет идти на такое сотрудничество,— докончила Салли.
Она с удивлением наблюдала, как Терри подошел к двери и запер ее, затем сделал ей знак, чтобы она продолжала говорить.
— После того, что случилось… у него есть веские причины не доверять…
Терри между тем взял ее за плечи и усадил на край кровати.
— … нашему правительству,— заключила Салли и, все еще удивляясь, обхватила его шею руками, в то время как в очертаниях ее шевелящихся губ угадывался немой вопрос.