Неожиданно сама по себе заработала выключенная радиоточка и замогильным голосом, от коего волосы на голове зашевелились, объявило: "Оставаться на своих местах! Сейчас войду я!!!" Радио смолкло, но через десяток секунд снова ожило и добавило: "Говорил Михаил Соломонович Фомин-Залихватский". И на этот раз отключилось совсем.
Через пять секунд после оповещения во все комнаты одновременно зашёл Фомин. Отклонения от тождественности были, но незначительные. Так, у нас он появился в своей любимой зелёной телогрейке, в тот же миг в соседнюю комнату заглянул в смокинге, а в один из отделов, как выяснилось, - вообще в кителе. Остановился в центре, выкинул вперёд руку и запел: "Если завтра война". Допев, Михаил Соломонович со слезами на глазах и просветлённым лицом возгласил: "Товарищи! Несколько дней назад в степях под Тоцком высадились марсианские боевые соединения с агрессивными намерениями. В целях проверки боеготовности, а также обеспечения выполнения офицерами запаса своего священного долга решено привлечь к отражению наступающего противника вас. Я имею в виду - мужчин. От лица дирекции и от своего личного лица я могу добавить, что все погибшие будут занесены в Почётную книгу нашей организации навечно. Их барельефы выбьют на фасаде нашего здания. Их именами будут названы комнаты, коридоры, подсобные и служебные помещения. Их фамилии будут оглашаться их товарищами во время утренней поверки сотрудников организации. Слава погибшим героям! Изувеченные и искалеченные герои будут материально поощрены из директорского Фонда. Поздравляю вас, товарищи! Ур-р-ра!!!"
Мы хором сказали: "Ура".
Михаил Соломонович сделал паузу, ожидая троекратного повторения. Троекратно кричать мы не стали. Пауза затягивалась. Фомин недовольно поджал губы, но продолжил уже более буднично: "Для мужчин сегодняшний рабочий день завершён. Завтра построение в восемь часов на своих этажах. Форма одежды - рабоче-крестьянская, то есть надевайте что похуже. Будем вывозить к месту, так сказать, выполнения. Ваш непосредственный начальник на марше - Фан Фаныч". Из-за спины Залихватского вышел неведомо откуда взявшийся замдиректора по вопросам канализационно-очистных работ Фан Фаныч Унитас. Странная фамилия его, видимо, объясняется французским происхождением. Мало кто знаком с Фан Фанычем, потому что на своём официальном рабочем месте он не появляется. Зато заочно его знают почти все. Фан Фаныч - постоянный фельетонист стенной газеты "Поворот к лучшему". Его полные гнева сатирические заметки, бичующие нравы, причёски, одежду, обувь и низшее бельё современной молодёжи, а также обличающие тех, кто нарушает правила пользования туалетом, регулярно появляются на страницах могучего печатного органа конторы. Недавно Фан Фанычу приказом директора была объявлена благодарность "за смелость в выполнении гражданского долга". Таким образом, нам достался начальник марша, полный гражданских доблестей.
* * *
Построение состоялось на час о небольшим позже назначенного срока, но прошло, в общем-то, нормально. Сначала Фомин нараспев продекламировал "Правила поведения тяжелораненого бойца во время ядерного взрыва" и "Последствия химико-биологического нападения". После него Фан Фаныч прочёл свой новый фельетон - о марсианах - и, нежно глядя на нас, сказал: "Он выйдет на днях в моей рубрике, но вы его уже не увидите". В противоположном конце коридора кто-то забился в конвульсиях, одновременно обогащая атмосферу цитатами из Чехова и Маркса. Появившиеся санитары спеленали его и унесли. Напоследок он начал "Декамерон". "Память у товарища отличная", - сказал Куперовский. Он опоздал всего на семьдесят минут и попал как раз к построению. На исходе третьего часа прибыл генерал. Его чёрная "Волга" остановилась на лестничной клетке, а БТР с охраной заехал в коридор, и могучие ребята с лицами потомственных костоломов деловито расставили вдоль строя крупнокалиберные пулемёты и лёгкие полевые орудия, тщательно наведя прицел на нас. После этого часть охранников устроилась за пушками и пулемётами, а остальные, покрыв стволы гирляндами искусственных цветов и транспарантами типа "Сердечно рады, что вы приехали", скромно примостились в стороне, сняв автоматы с предохранителей. "Что это они маскируются?" - спросил я у Лёвы, стоящего рядом. На Леве - умопомрачительная гавайская рубаха с райскими птицами и клетчатый красно-чёрный пиджак, на спине которого золотыми буквами крупно выведено по-английски: "Сделано в Центрально-Африканской Республике". "По привычке, - объяснил Лёва. - Рассчитано на телевидение. Чтобы на плёнку ничего лишнего не попало".
Генерал прошёл в центр коридора и командным голосом провозгласил: "Приветствую вас, дорогие товарищи колхозники и колхозницы! Соберём урожай пшеницы сильных и твёрдых сортов досрочно!" Помолчав, он добавил: "Дадим отпор израильским агрессорам!" Это было ближе, но всё-таки тоже не совсем то. Больше генерал выступать не пожелал. Он двинулся вдоль рядов, изредка пожимая руки или похлопывая передних по плечу. Остановившись рядом, он внимательно и несколько неприязненно оглядел меня с головы до ног и укоризненно проговорил: "Бородатый... Нехорошо". Потом генерал посмотрел на Лёву, кудри которого исчезали в вышине, где мешали свободному пролёту метеоритов, и, покачав головой, сказал: "Волосатый... Нехорошо". Зрелище Левиной причёски так расстроило генерала, что он сразу же сел в "Волгу" и убыл - охрана едва успела собрать вооружение.
После отъезда почётного гостя Фомин сообщил, что оружие мы будем добывать у уничтоженных и пленённых нами марсиан, напомнил о льготах искалеченным и погибшим и призвал садиться в автобусы организованно и поэтажно. Автобусы ждали внизу. Их было один - старенький "Пазик" с выбитыми стёклами и надписью "Долой Временное правительство!" на боку. Мы организованно и поэтажно разместились в нём. Михаил Соломонович, видимо, в целях соблюдения секретности прикрыл окна фанерными щитами, отчего мы потеряли ориентировку во времени и пространстве. Поблизости что-то взорвалось, прострекотала автоматная очередь, раздалась непонятная команда, и автобус тронулся с места.
Изнутри он кажется гораздо больше, чем снаружи. В салоне стоит непроглядная тьма, и в ней растворяются и исчезают соседи. Даже тот, который стоит на моём плече. Я перестаю их чувствовать. Я во тьме. У моих ног горит костёр. На мне леопардовая шкура, галстук, который я тут же срываю и бросаю в огонь, очки и борода. Очки и борода мои собственные. Рядом Лёва в клетчатом пиджаке и набедренной повязке. Мимо нас пробегает саблезубый тигр, за ним гонятся Фомин и Петрович, оба неглиже, с дубинами. Тигр истошно ревёт, кричит: "Помогите!" - и пытается запутать следы. Откуда-то слышится радостный хохот Тарасевича и испуганные крики пещерных женщин. В костре на вертеле жарится мясо. Рядом вкопан прибитый к суковатой палке плакат "Изжарим агрессоров-марсиан досрочно!" Вокруг костра маршируют голые пещерные дети обоего пола в пионерских галстуках. В руках у них - самодельные плакаты: "Дяденьки добровольцы, защитите нас от агрессивных дяденек марсиан!" Интересно, и почему это все нас считают добровольцами? Мясо на огне издаёт аппетитный запах. Лёва плотоядно клацает зубами. Из тьмы выходят Залихватский, Петрович, Унитас и горящими глазами смотрят на самые аппетитные куски. Да, такие себя не обидят. Куперовский достаёт откуда-то напильник и принимается точить зубы. Запах становится сильнее. И в этот момент страшной силы удар бросает меня прочь от костра, в темноту. "Наверное, Петрович кусок мяса пожалел. Или Залихватский", - успеваю подумать я и оказываюсь на асфальте перед автобусом. Автобус врезался в столб, и теперь у него смущённый и озадаченный вид собаки, которой не удалось укусить кого хотелось. Краска с борта осыпалась вместе с призывом к свержению Временного правительства, и проявилась более старая надпись: "Да здравствует царь-батюшка!" Рядом стоит Куперовский в пиджаке и набедренной повязке. В зубах у него мясо, в волосах запуталась кость. Лёва оглядывает себя и ныряет обратно в темноту. Возвращается он уже без кости, в брюках и ботинках, дожёвывая на ходу. От него тянет костром, шкурами, мясом, дубинами, костями, пещерными женщинами, Петровичем, Фан Фанычем и ещё чем-то первобытным. Фоминым почему-то не пахло. Я принюхался. Нет, Фоминым не пахло точно. Кроме нас, из автобуса никто не выходил. Я с содроганием представил себе гору трупов и заглянул в салон. Кроме тьмы, там никого не было. Кто-то подёргал меня за рукав. Я обернулся. Передо мной стоял мальчик. Классический юный пионер, в белой рубашке, шортах, красном галстуке и с плакатом в руках. На плакате было начертано: "Долой диктат американских монополий в Нижней Саксонии!" В слове "Саксония" он сделал четыре ошибки. "Смелый мальчик", - подумал я, вспомнив силу, неодолимость и мстительность этих монополий, и с ужасом представил, как щупальца капиталистического спрута смыкаются на горле мальчика (или девочки? никогда у этих плакатных пионеров пол не разберёшь, только по платьицам и штанишкам, но шорты и те, и эти носят; говорят, ещё по пуговицам можно, но я всё время забываю, с какой стороны они у кого застёгиваются, по своей рубашке приходится проверять).