4
Я с головой погрузился в книгу, и опять возникло у меня студенческое ощущение: как жаль, что экзамен близко и нельзя все прочесть до конца, неторопливо обдумать каждую строку.
Я должен был сделать доклад о тектонике платформы. Тектоника – молодая отрасль геологии, это наука о движении земной коры. Тектоникой занимался Маринов. Наша экспедиция была тектонической. Учебник тектоники я читал как путеводитель.
Так вот: земная кора делится на геосинклинали и платформы.
Геосинклинали – это подвижные зоны: горы, океанские впадины, глубокие долины, предгорные опускания. Это зоны землетрясений, вулканических извержений… беспокойные, изломанные участки земной коры.
Платформы – это равнины и плоскогорья: участки спокойные, жесткие, малоподвижные, как бы замершие. Что интереснее изучать? Казалось бы, горы: горы многообразнее, в горах больше ископаемых. Вообще добыча ископаемых называется горным делом. И геология зародилась в горах, потому что в горах больше материала, потому что недра там выворочены наружу, хорошо видны. А на равнинах все спрятано под толщей вековой пыли – глазам ничего не видно, проникать надо умственным взором.
Но тому, кто ценит умственный взор, кто любит искать неясное, лучше работать на равнинах.
Вековая пыль под ногами. Лёсс – это пыль из азиатских пустынь. Красная глина – пыль, принесенная ледниками. Известняк – муть, осевшая на дне теплых морей. Песок – морское дно у побережья. Глина серая и зеленая – морское дно на глубоких местах. Бурая прослойка – гумус из высохших болот. Не тысячелетия, а сотни миллионов лет утаптывались пыль, песок и ил, чтобы образовался слой в километр толщиной. Сотни миллионов лет! Дух захватывает от геологических чисел!
История гор проходит бурно: лавины, обвалы, горные потоки, землетрясения, извержения, – сложное переплетение катастроф. Равнины слегка колышутся – то вверх, то вниз. Голландия тонет в море, а Скандинавия всплывает – местами на целый метр за столетие. Медлительность необычайная, но каковы масштабы – ползут вверх три государства сразу: Швеция, Норвегия и Финляндия!
В истории Земли активные периоды сменяются спокойными. Последний период горообразования – альпийский – закончился миллион лет назад (а может быть, все еще продолжается). Следующий наступит приблизительно через сто миллионов лет. Интересно, какая будет жизнь тогда? Возможно, люди не захотят вулканов и землетрясений и не допустят их, распорядятся подземным теплом по своему усмотрению и выстроят горы там, где им понадобится. Для нашей страны, например, полезно было бы отгородить Арктику высокими горами. Тогда зима была бы мягче – и в Европейской России и в Сибири. А Сибирь невредно было бы наклонить к югу, чтобы великие реки несли пресные воды не в Ледовитый океан, а в пустыни Средней Азии.
Нет, я не говорил об этом на конференции. Там речь шла не о научной лирике. Там я рассказывал, что платформы состоят из кристаллического фундамента и чехла осадочных пород. Древние лежат глубже, более молодые – ближе к поверхности. Руководящая фауна такая-то…
Наша походная конференция вышла довольно интересной. Глеб сделал толковый, обстоятельный доклад. И Левушка порадовал нас. Он хорошо разобрался в вопросах, еще незнакомых ему по программе. А Николай не успел подготовить свою тему. Он всю дорогу возился с хозяйством, и на чтение у него не хватило времени. Но мы не сетовали на него. Николай действительно переворошил все наше имущество и сделал уйму дел.
5
Конференция состоялась во время долгой стоянки. Наш вагон отцепили от скорого поезда и присоединили к местному рабочему. Теперь мы ехали по ветке, законченной только что, в годы Отечественной войны.
Здесь все было новое, с иголочки, иной раз даже недостроенное. Станционные будки сияли свежими, еще не потемневшими срубами. Возле строений лежали груды щепок – их еще не успели сжечь. На полянах сверкали свежие пни. Под Москвой неприятно смотреть на вырубки, но здесь, в сплошной тайге, топор и пила отмечают начало деятельности человека.
Километр за километром, час за часом, а за окном все одно и то же – широкая просека в густом лесу, редкие разъезды, у разъездов два – три дома, огороды, гуси плещутся в болотце, маленькие ребятишки в больших картузах старательно машут ручонками вслед проходящему поезду. И снова прямой бесконечный путь, убегающий за горизонт.
В сущности, эта дорога – величественный памятник труду. Вот в этой выемке работал экскаватор. Нижней челюстью он поддевал крутую глину, а машинист считал секунды, чтобы выполнить обязательство на сто двадцать процентов. Прогромыхал мостик. Здесь стояли копры, тяжелая баба с уханьем падала на сваю, и закоперщик карандашом писал цифры на светлом бревне: «От залоги до залоги свая ушла в грунт на 14 сантиметров».
Ночь. Точнее – поздний вечер. Часов одиннадцать. Солнце скрылось за частоколом стволов. Оно спускалось медленно, полого, как бы нехотя, и теперь еще, через час после заката, на севере догорает заря. Небо светлое, но читать у окна нельзя. Тайга освещена странным, мерцающим светом. Предметы теряют вес и форму. У них нет теней, и сами они кажутся тенями. Близкое путается с далеким, мелкое – с крупным. Представьте себе затянувшиеся сумерки в сочетании с ночной тишиной, и вы поймете, что такое белая ночь.
Мы любуемся белой ночью вдвоем: Ирина и я. Щеки ее в этом блеклом свете кажутся очень бледными, глаза смотрят задумчиво и немножко грустно. Белыми ночами полагается грустить. Ирина вздыхает, и я вздыхаю. Она близка и далека одновременно. Близка, потому что стоит рядом; далека, так как я еще не сказал три маленьких коротких слова, которые объединят нашу грусть и радость.
Почему так трудно выговариваются эти слова? Не хватает решимости? Нет, человек я не скромный и не робкий. Дело в том, что ответ для меня слишком важен. Я не могу сказать: «Да так да, а нет так нет». «Нет так нет» меня не устраивает.
Я ношу три слова давно, но всё не решаюсь произнести. Иногда она не в настроении, иногда – я. Или обстановка неподходящая – нельзя же объясняться на складе, возле бочки для окурков, как это делал Анатолий Тихонов. Иногда мне кажется, что Ирине не понравятся эти слова. И вообще как-то странно вдруг ни с того ни с сего объявить: «А знаете, Ирина, я…»
Но сегодня белая ночь, бледное зарево за сумрачным лесом. Однообразный рокот колес сливается с тишиной. Мы одни в этой спящей тайге, мы одни в этом спящем вагоне. Не стоит откладывать. Ведь каждую минуту Ирина может сказать: «Я устала» – и уйдет. И три слова не будут произнесены.
Ирина говорит что-то, но я сейчас не способен понимать. Она ждет ответа, смотрит мне в глаза вопросительно и строго. Я вижу совсем близко темный зрачок, тонкие ноздри, светлые усики на пухлой губе.
– Неправда, Гриша!..
– Не понимаю…
– Неправда, Гриша, то, что вы хотите сказать. Просто нет других девушек рядом, и вы… Не заслужила я такого отношения. Так было просто и хорошо, а вы все испортили. Обидно, даже плакать хочется…
Скажите, пожалуйста, моя любовь для нее обидна! Тихонов нехорош, я нехорош! Что же она, собственно, воображает о себе? Конечно, во мне нет ничего замечательного. Я простой геолог – и только. Но и сама она – обыкновенная девушка, такой же геолог, как я. Право, не вижу оснований для гордости!
Я разочарован, унижен, сбит с толку, возмущен и просто взбешен. Я говорю заветных три слова, и еще десять, и тысячу. Говорю без нежности, запальчиво и гневно. Ирина не уходит… Слушает все же. Она считает себя обиженной и удивляется моим упрекам. Такая точка зрения нова для нее.