– Какая у нас мать красавица!
Гертруда Иоганновна тихонько стукнула по его руке стеком.
– Красавица, - сказал Петр.
– И я весь в нее, - добавил Павел.
– Прекрасно! - засмеялась Гертруда Иоганновна. - Но поверх костюм надевать пальто.
– Зачем? - возмутился Павел.
– Без зачем. Холодный утро.
– Утро среднего рода, - сказал Павел.
– Вот-вот. Значит, холодное.
Спорить бесполезно. Пришлось надеть куртки. Утро действительно было прохладным, как всякое весеннее утро. Но день обещал быть теплым. По голубому небу проплывали легкие облака, временами прикрывая солнце.
Возле автобуса стоял бело-черный Флич. На голове - высокий цилиндр. Левая рука в белой перчатке, правая протянута, словно он просил подаяния. Тяжелый медный пятак непрерывно двигался по ладони, потом перешел на пальцы, проскользнул между ними, ладонь повернулась тыльной стороной вверх, и пятак продолжал по ней свое движение. А рука, кисть, пальцы Флича оставались неподвижными.
Пока артисты собирались в автобусе, Павел и Петр остановились возле Флича.
– Флич, дайте пятак, - попросил Павел.
– На мороженое? - покосился фокусник.
– Поработать, - сказал Петр.
– Нет, братцы. Для ваших пальцев хватит и трешечек. - Флич подбросил пятак вверх, крикнул: - Орел или решка?
– Орел! - быстро ответил Павел, следя взглядом за пятаком.
– Решка! - закричал Петр. Флич поймал пятак.
– Оба угадали, - он разжал пальцы, на ладони лежали две медные трехкопеечные монеты.
– Когда вы успели? - спросил Петр.
– Не туда смотрели. Надо смотреть на руки, а не на монету. - Он отдал им монеты, мальчики положили их на тыльные стороны своих ладоней. И монеты пошли. Не так плавно и быстро, как у Флича, но задвигались.
Павел уронил свою.
– Ничего, - сказал Флич, - когда я был таким, как ты, я и этого не умел делать.
– А что вы умели? - спросил Павел.
Флич подбросил свой пятак, поймал, положил в кармашек белого жилета и полез в автобус.
Ну как расскажешь мальчикам, что он делал в их возрасте? В девятьсот пятом погромщики убили отца. Они выволокли его на улицу в одном исподнем, рубанули огромным ножом и ушли, распевая "Боже, царя храни…". Мать выскочила на улицу в длинной ночной рубашке, закричала страшно и упала. Дети с трудом унесли ее в спальню, такой она казалась тяжелой. С плачем положили они ее на кровать со смятыми простынями. Укрыли одеялом. Они испугались, что мама спит с открытыми глазами. Фиму послали за доктором. Но доктора он не нашел, а привел аптекаря Мордуха. Мордух дрожал, озирался и не хотел входить в дом. Его тащили сообща за руки. Он взглянул на мать, закрыл пальцами ее глаза, сел на пол, ударил себя несколько раз кулаками по голове и заплакал. И дети снова заплакали.
Потом приходили люди. Уходили люди. Соседки расчесывали мамины волосы. Отца завернули в тахрихим. Кто-то ходил меж людей и лязгал ножницами. И надо всем взлетал чистый тенор кантора. Он просил, умиротворял, плакал, в нем была такая тоска, такая печаль, что заходилось сердце.
И остались семь ртов. И все семь хотели есть. Помогали соседи, помогала община. А все равно есть хотелось. И тогда Яков пошел ночью на Поклонную улицу, к мясной лавке. Мясник Дерибайло был единственным, кого мальчик знал из погромщиков. С него он и решил начать. Он прокрался во двор, где в деревянном сарае за семью замками хранились припасы мясника. Достал из кармана штанов завернутую в тряпку бутылку с керосином, облил ненавистную дверь и поджег.
А потом, когда началась паника, заметались во дворе люди и огонь начал лизать крышу, он вышел из укрытия и стащил телячью ногу.
Так он начал шарить по чужим кладовкам. Когда попадался, его били. И отпускали. А однажды повели в участок. И Яков попал за воровство в тюрьму. И там, в тюрьме, он кое-чему научился. Он сидел с карманниками. Оказалось, что у него тонкие подвижные пальцы, очень пригодные для воровского дела. Он бы и стал профессиональным вором, если бы не большевики, не революция.
Только как об этом расскажешь мальчишкам Павлику и Пете?
Автобус миновал здание вокзала и подкатил к высокому забору, поверх которого тянулась в два ряда ржавая колючая проволока, к огромным воротам. Возле ворот стояла женщина-стрелок, подпоясанная поверх черной шинели широким солдатским ремнем. К ремню была прикреплена кобура с наганом. Женщина была маленькой, хрупкой, и ремень с кобурой казались на ней чужими.
Шофер что-то сказал стрелку. Она посмотрела на автобус с разряженными артистами, заулыбалась и махнула рукой. Автобус съехал в ворота, его затрясло на ухабах и ямах товарного двора.
Первой, кого увидели артисты из автобуса, была слониха Моника. Она нетерпеливо топталась на месте и норовила обнять хоботом своего хозяина Пальчикова. А Пальчиков не давался, только ласково похлопывал по хоботу ладонью.
Слониха недовольно покосилась маленькими блестящими глазками на подошедший автобус. Но когда из него высыпали артисты в пестрых нарядах, снова затопталась и закивала головой. Она была рада людям, потому что в вагоне было гулко, скучно и шныряли мыши. А Моника боялась мышей.
Из теплушки выводили лошадей. Они осторожно ступали по деревянным сходням, чуть приседая на задние ноги. Лошади были вычищены, крупы лоснились, гривы и хвосты расчесаны. Видно, сопровождавшие их в дальней дороге конюхи хорошо поработали. Не вести ж по городу лошадей со спутанными хвостами и гривами!
Павел и Петр увидели своих. Вот они, Мальва и Дублон, светло-серые в темных яблоках, тонконогие. Мальва встряхивает головой, косит лиловым глазом. Дублон чутко прядет ушами, мягкие губы его шевелятся, словно он что-то шепчет подруге.
Братья подбежали, дали лошадям по кусочку хлеба, присыпанного солью. Ласково погладили крутые шеи. Подошли Иван Александрович и Гертруда Иоганновна. Мальва потыкалась мордой в шею хозяйки, Дублон положил голову на плечо хозяина. На спины лошадей набросили легкие седла. Мальва удивлялась, перебирала передними ногами, беспокойно мотала головой: зачем седла? Где манеж?
В соседнем вагоне ревели медведи. Павел и Петр заглянули в открытую дверь. Серый лохматый пес залился лаем, натянул поводок, захрипел, потому что ошейник сдавил горло.
– Киндер! - крикнул Павел, влез в вагон и отстегнул поводок.
Пес подпрыгнул, лизнул его в лицо, потом бросился к Петру. Он метался от одного к другому, взвизгивал, облизывал их. И доброе собачье сердце готово было разорваться от счастья. Павлик схватил пса в охапку:
– Успокойся, Киндер. Приехали уже. Дома. В цирке!
Киндер завалился на спину, поднял лапы и замер.
Пес приблудился несколько лет назад в одном сибирском городе. Просто пришел и сел возле служебного входа в цирк. Он был еще маленьким, ничьим, ему некуда было идти. Мела поземка, шерстку запорошило мелким снегом. Он сидел и грустными щенячьими глазами смотрел на проходивших мимо людей. На него никто не обращал внимания. Потом подошли два мальчика. Они были одинаковые и пахло от них одинаково. Они остановились и присели на корточки. И щенок понял, что это те люди, которых он ищет с того самого дня, когда открыл глаза и увидел белый свет. Он встал на лапки и ткнулся носом сначала в колени одного, потом другого.
Один из них взял его на руки и понес. Руки были добрыми и теплыми.
Братья принесли щенка в гримировочную уборную, сунули в угол и прикрыли ковриком.
Потом пришли другие люди, большие. Долго шумели. А он все лежал в углу. Потом маленькие заплакали. И щенок не выдержал, вышел из угла, сел рядом с ними и заскулил.
И стало тихо.
Кто-то сунул ему кусок колбасы. Пахло очень вкусно, он ужасно хотел есть. Но к колбасе не притронулся, словно понимал, что решается его судьба.