– Ты все путаешь, – растерялась мать. – При чем здесь вече, гонец?..
– А при том, что такие, как ты, придираются, а люди потом страдают, – назидательно произнес я и добавил: – И ты еще удивляешься, почему у меня в аттестате пять троек. А вот я смотрю на тебя и не удивляюсь!
Для матери мой аттестат был больным местом. Она нахмурилась и поставила Степакову тройку.
Потом мы отправились спать. И, прежде чем уснуть, я представил себя гладиатором. Окровавленным, в разбитых латах, смертельно уставшим, ибо только что в отчаянной схватке одолел громаднейшего льва. Стоя в центре залитой кровью арены, я внимаю восторженному реву толпы. Лев валяется неподалеку, Колизей неистовствует. Сам великий Цезарь дарует мне свободу. Но даже это меня мало интересует сейчас. В шестом ряду – девушка в бледно-розовой тоге, стянутой серебряным поясом у груди. Она бросает мне цветы. Букет рассыпается в воздухе, и алые лепестки медленно опускаются мне на плечи. Я узнаю гордую патрицианку. Это Катя. Каштановые волосы и карие глаза…
Первым, кого я встретил, когда на следующий день пришел в редакцию, была Зиночка. Она сидела за своим столом, положив ногу на ногу, и красила губы. Они у нее красные, но Зиночка предпочитала синий цвет. Она считала, что женщина с губами как у мертвеца должна вызывать у мужчин особое расположение.
– Ты что у Кузнецова вчера натворил, Пантелеймоныч? – спросила она меня.
– А что такое? – поинтересовался я.
– Да вот, позвонил ни свет ни заря и просил прислать за рукописью кого-нибудь другого.
– А ты?
– Я сказала, что больше некому. А он и говорит: «Очень жаль, что в столь уважаемом учреждении работают такие нахалы, как этот молодой человек».
– А ты?
– Я говорю: «Да он у нас погоды не делает. Он у нас – пойди-подай». – Зиночка облизнула губы и взглянула на меня, явно рассчитывая произвести впечатление.
– Замечательно, – сказал я. – Прямо как у покойника.
Зиночка сморщилась, но не обиделась. Она никогда не обижалась.
– Так что же ты там наделал, Ваня?
– Да ничего. Его дочка втюрилась в меня по уши, вот он и опасается.
– Браво, Ваня. Ты, я вижу, свое дело знаешь, Кузнецов – сильный человек.
Я усмехнулся: дескать, красиво жить не запретишь, – и уселся в кресло-развалюху, стоявшее подле Зиночкиного стола. Меня одолевала дремота. Я уже было клюнул носом, но тут появился Макаров. Вид у него был неважный. Лицо опухшее, глаза стеклянные. Он кивнул Зиночке и поздоровался со мной за руку. Потом сел за свой стол и тяжело вздохнул.
– Ты на Цветной съездил? – спросил он меня.
– Нет.
– А чего сидишь? Двигай на Цветной. Привезешь фотографии, а потом к Кузнецову за рукописью. Ее сегодня в набор сдавать. – Он опять вздохнул и ослабил узел галстука. – Что-то душно у нас. Нет? – Макаров вопросительно и печально посмотрел на Зиночку.
– Открой форточку, Иван, – сказала Зиночка. – Степану Афанасьевичу душно.
Я полез открывать форточку, но, вдруг потеряв равновесие, сорвался с подоконника и полетел на пол. Плечами я ударился о дверцу шкафа, стоявшего рядом с окном. Одна створка распахнулась, и на мою голову посыпались папки с бумагами, журналы, книги, справочники и в заключение – увесистый дырокол, угодивший мне в самое темечко. Степан Афанасьевич при этом скривил лицо так, будто ему, а не мне, попали дыроколом по голове. Он побледнел и, как пуля, вылетел из комнаты.
– Заставь дурака Богу молиться – весь лоб расшибет, – сказала Зиночка.
Я ничего не ответил. Поднялся, отряхнулся и стал собирать бумаги и запихивать их обратно в шкаф.
– Клади по порядку, – сказала Зиночка.
Я сложил на правой руке фигу и молча показал ей. Минут через десять вернулся Макаров. Он посвежел и, видимо, чувствовал себя значительно лучше.
– Уф! – сказал он. – Ну Иван! Ну Иван!
– Открывать форточку? – спросил я.
– Да нет, и так полегчало. Не ушибся?
А как вы думаете? Если дыроколом по башке? Это как – приятно?
– Дырокол? Кто же его туда засунул? Я его третью неделю ищу! Давай-ка сюда.
Я подал ему дырокол. Степан Афанасьевич повертел его в руках, хмыкнул.
– Да, – решил он. – Такой штукой по голове – это не шутка. Можно до крови разбить.
– Конечно, – согласился я. – Если бы он с большой высоты падал – наверняка до крови.
– А может, и не до крови, – сказала Зиночка.
– Как – не до крови?! – возмутился Степан Афанасьевич. – Таким дыроколом убить можно.
– Вот это вряд ли, – засомневался я.