Они не успели отъехать далеко от города, как впереди, из глубины тумана, раздалось пение:
– В покоищи Твоем, Господи, идеже вси святии Твои упокоеваются, упокой и души раб Твоих, яко Един еси Человеколюбец…
Стась, ехавший рядом с телегой, придержал коня, махнул Вере рукой. Та съехала на обочину. Из тумана, в сторону города, выступала похоронная процессия: впереди несли большой православный крест, за ним шел катафалк, запряженный четверкой черных коней.
– Ты еси Бог, сошедый во ад и узы окованных разрешивый, Сам и души раб Твоих упокой. И ныне и присно и во веки веков. Аминь.
За катафалком, с непокрытыми головами, шли около трех десятков близких людей. Дальше, верхом, ехал брат Яна – Андрей, еще один приемный сын Курбского (от брака с Марией Козинской). Замыкала траурную процессию карета, в которой находилась последняя жена усопшего, Александра Селашко, с малолетними детьми. Стась спешился, снял шапку и опустил голову. Вера говорила ему накануне, что Ян должен ждать тело отца недалеко от Ковеля, в монастыре Святой Троицы, где все уже готово для погребения. Но рисковать Стась не стал – он прикрыл лицо шеею коня.
– Едина Чистая и Непорочная Дево, Бога без семене рождшая, моли спастися душам их…
– Помилуй нас, Боже…
Вера произнесла слова молитвы вместе с теми, кто сопровождал гроб князя. Она сидела, отвернувшись, и плакала. Пусть приемного отца Яна она видела нечасто, все равно его внезапная смерть потрясла ее. Накануне он приезжал к сыну, и они долго сидели в гостиной. Князь Андрей пребывал тогда в отличном расположении духа: на прошедшем в Люблине сейме король не удовлетворил жалобы волынских магнатов, которые хотели конфисковать имения Курбского. Но Сигизмунд Август встал на сторону князя! Старый князь был весел, велел подать свою любимую Мальвазию, которую никто, кроме него, не пил. Этот напиток доставляли ему из Крита: основной его запас хранился в Миляновичах, но одна бутылка обязательно лежала в буфете у сына в гостиной. В тот вечер князь Андрей много выпил и в радостном настроении уехал домой.
Вера не могла предположить, что через три дня он скоропостижно скончается. Зато Стась мог. Глядя на проезжавший перед ним гроб, обтянутый черным бархатом, он не испытывал ни горечи, ни сожаления, ни радости. Ему просто повезло – и дважды. Знай он, при первой встрече с Курбским, что в пуговице еще оставался яд, в последний путь проводили бы самого Стася, а не князя. Тогда никаких похорон не было бы вовсе: его бы замучили до смерти и бросили труп в канаву у дороги. Тут никакое Предвидение не требовалось, чтобы угадать судьбу пойманного с поличным наемного убийцы. Второй раз фортуна улыбнулась ему в гостиной дома Яна, когда он стоял с закрытыми глазами, держав в руках вино и яд. Погрузившись в себя, Стась вдруг вспомнил, что поразило его после той, сыгранной лишь в сознании партии с Курбским. И то, что так вывело князя из себя. На нем самом, на князе, лежала печать скорой смерти – от которой не существовало спасения. Не требовалось подталкивать его никаким ядом. Смертельная болезнь давно подтачивала силы Андрея Курбского, и оставалось только дождаться, пока она возьмет свое. Стась это увидел, но понял лишь тогда, когда обратил свое Предвидение на себя самого. И на счастье Стася, Дар его не подвел.
Пронося гроб мимо, носильщики шли с сосредоточенными, опущенными лицами. Стась быстро перекрестился: к умершему он не питал ни вражды, ни ненависти. По сути, он тоже был перебежчиком – хоть и не таким. Его вынудили перейти на сторону московитов, а князь Андрей переметнулся к польскому королю сам. Но судить его Стась не брался. Он не судья, а палач, который лишь подтвердил исполнение приговора, вынесенного когда-то самой жизнью.
– Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшему рабу Твоему Андрею и сотвори ему вечную память…
Стась вздохнул и обернулся к заплаканному лицу Веры. Затем трижды перекрестился и вернулся в седло. Уже верхом он усмехнулся иронии. Палач, по-христиански проводивший свою «жертву» в последний путь… Дело сделано. Яд ему больше не нужен. Он высыпал его сквозь щель в полу, там же, в гостиной. Теперь он свободен. Весть о смерти Курбского дойдет и до Москвы, и до Варшавы, и до Вильно. Вильно интересовало Стася больше всего: там, у купца Севастьяна Моховича, живущего в доме под Белым Орлом, ждала его малая награда. Основную часть он должен был получить в Москве, но туда уже решил не возвращаться. Сыновья повзрослели, дом в достатке, а заработанных Стасем денег жене хватит на две жизни. А его, Станислава Лещинского, шляхтича герба Велена, больше не будет. Не повторит он ошибки Курбского, оставившего первую жену и сына на расправу Грозному, не станет изменником. Он просто исчезнет из этого мира: поедет из Вильно на восток и пропадет без вести в дороге, а потом, где-нибудь под Краковом, объявится никому не известный шляхтич с молодой женой и деньгами. Герб – хоть Абданг, хоть Слеповрон… Прикупит небольшое имение и заживет тихой, размеренной жизнью: с охотой, воскресными службами, участием в сеймиках и сеймах, местечковыми забавами вроде попоек и стычек с соседями.