Все в этой комнате говорило о повседневном кропотливом и бессонном труде: почерневшие использованные растворы в ванночках, распечатанные пачки фотобумаги, скомканные испорченные листы — тот известный беспорядок, который создается в дни напряженной, беспрерывной работы. На столе стояла недопитая чашка крепчайшего чая и какие-то таблетки.
Недогонов угадал мои мысли.
— Днем снимаю, а ночью пленки проявляю. Другого времени нет.
Он стал расспрашивать, откуда я родом, кто мои родители, где учился, чем занимаюсь, что пишу. Слушал внимательно и цепко, оценивающе поглядывал на меня, будто прикидывал: «А ну-ка, что ты за человек? Говори, говори, я, брат, вижу. Я стреляный воробей. От меня не скроешь…»
После «экзамена» он заговорил ласковее и смеяться стал добродушнее. Наконец спросил, что бы я хотел посмотреть в Лебяжьей Косе. Я сказал, что полностью полагаюсь на хозяина. Недогонов на минуту задумался. Опять его взгляд колюче, цепко и даже, как мне показалось, подозрительно ощупал меня. «Не доверяет, — невольно подумалось мне. — Видно, есть что-то что он не всем показывает».
— Сейчас мы пообедаем, а потом вы посмотрите кое-что из моих архивов. Вот в этих шкафах, — Недогонов показал на полки, — я собрал ежедневные фенологические записи за двадцать с лишним лет. Тут же и мои записки о Лебяжьей Косе. Кое-что из них я опубликовал. Ну и фотографии посмотрите. Во дворе можете познакомиться с моим зоопарком. Я после обеда поеду на заседание правления колхоза, кое о чем договориться перед началом охотничьего сезона. Ночевать будете в домике охотника, в лесу. Отличное место. Там рядом егерь Фомин живет, познакомитесь. Вечером шофер отвезет вас.
Есть нечто таинственное и захватывающее в знакомстве с библиотекой интересного, деятельного человека. Вы берете в руки книгу, на последней странице проставлено время и место ее приобретения. Вы перелистываете страницы. Подчеркнутые слова, короткие заметки на полях, особо помеченные места ведут вас вслед за мыслями хозяина книги. Многое открывается вам в этих мимолетных заметках: и интересы этого человека, и его осведомленность о прочитанном, и его отношение к нему, и ирония, и восхищение, и даже настроение.
Страница за страницей, книга за книгой — и перед вами вырисовывается неизвестная вам, скрытая жизнь. Что выбирал он для своего ума и сердца, что созвучно было его мыслям, что он любил, какими книгами особенно дорожил, что отвергал, с чем спорил? Пометки на страницах хранят восторги и сомнения, радость и боль, гнев и бесстрастность. Вы находите в книгах исписанные закладки, вырезки из газет, фотокарточки, адреса, высохшие цветы. И все это вызывает у вас новые мысли.
Долго я листал книги Недогонова: собрания сочинений Гоголя и Аксакова, Тургенева и Толстого, Шолохова, пожелтевшие тома Тимирязева, Брема, Реклю, Дарвина, Линнея, Фабра, Лоренца, Сабанеева. Здесь же и Красная книга СССР со множеством закладок. Каждый том был основательно проработан Недогоновым. «Вот он каков! — думал я. — Многие-то до сих пор считают его простаком, фотографом-любителем».
Потом я начал смотреть фотографии. Их было великое множество. На первый взгляд везде одно и то же: зверье и птицы. Но сколько подробностей в каждом снимке! Вот дрофа, спокойная, величавая, в брачном наряде, с перьями в носу. Как можно было снять вблизи такую чуткую, пугливую и, наконец, редкую, вымирающую птицу? Вот иволга кормит красноротых птенцов. Гусеница гарпия на виноградном листе. Ушастая сова-мать с мышью в клюве перед великовозрастным птенцом. Лисенок поедает яйца стрепета в гнезде. В каждом снимке присутствовала та неповторимая первозданность дикой природы, подобия которой нет в снимках из зоопарков или даже заповедников.
Из огромного архива редких снимков Недогонова до сих опубликовано лишь несколько. Только в последнее время его стали осаждать издательства и журналы. Недавно начали печататься и записки о Лебяжьей Косе. В рукописях они занимают пять толстых тетрадей.
Листая эти тетради и потом просматривая семейные альбомы, я невольно стал думать о Недогонове и вспоминать все, что мне было известно о прежней его жизни. Кое-что мне рассказывал однополчанин Михаила Михайловича Нестеренко, работавший в нашей редакции ответственным секретарем. Многое я слышал от Александры Николаевны, от старых работников лесхоза и хуторян, с которыми мне часто приходилось встречаться по работе.
В семнадцать лет ушел на фронт, всю войну был на передовой. Участвовал в штурме Берлина. Два раза был тяжело ранен, после операции на ноге до сих пор прихрамывает.