Все эти моховские «дела» Аржановский изложил по докладной секретаря парткома колхоза «Моховский» Колычева, но «дела», правда, не подтверждались документами.
К докладной было приложено заявление Колычева с просьбой освободить его от работы, «так как моя совесть не позволяет быть рядом с этим пронырливым и опасно скрытным человеком».
На эти слова сидящие за столом улыбнулись, все знали склонность Колычева к крайним и категоричным выводам.
«Колхоз есть плановая единица, и в нашем Госплане сидят не дураки, — писал Колычев. — Есть лимиты, вот и развивай на их основе социалистическую предприимчивость. А если ты достал на стороне шифер или цемент — значит обобрал лимиты другого хозяйства. Так я понимаю нашу плановую систему. А у Мохова другое мнение. Значит, вместе мы не можем руководить колхозом».
Высказались все, кроме предрика Попова и Аржановского. Попов, высокий, черный, горбоносый, вытянул худые смуглые руки на всю ширину стола, сжал кулаки:
— Если и дальше так пойдет, кто сможет поручиться, что завтра Мохов не заварит кашу, какую нам всем вместе не расхлебать? Я лично не ручаюсь… Хотя мне жалко Мохова. И обидно за него. Что говорить — организатор он толковый.
Аржановский поднял голову, его маленькие глаза напряженно поблескивали.
— Так… если уйдет Мохов, как… колхозники поймут нас?
Все молчали, глядя на Аржановского. Что-то необычное почувствовали все в его голосе, в самом спокойствии, от которого тянуло вежливым холодком.
— Думаю, что поймут, — твердо сказал Попов.
— Вряд ли, — голос Аржановского стал жестче. — Там люди не из простых. Мохов работал с ними восемнадцать лет. Не шутка! И жалоб на него нет. С этим нельзя не считаться.
— Что правда, то правда, — вежливо поддакнул редактор газеты, маленький, лысый человек. — Они за Мохова горой…
— Наша беда, что партком там слабоват, — продолжал Аржановский с прежней загадочной ленцой в голосе. — Колычеву не по зубам такой орешек, как Мохов…
— Что Колычев! — раздраженно заметил Попов, он не понимал, куда клонит первый секретарь. — Колычев пустозвон, ему не с людьми работать, а…
— Мы сами давали Мохову поблажку, — сказал Аржановский. — О колхозе у нас голова не болела, Мохов отличный хозяин… В чем его Колычев обвиняет — мы и сами виноваты. Не от хорошей жизни председатель мотается по области, ломает шапку перед шефами, земляками, именитыми друзьями. Ему нужен лес, кирпич, запчасти. Лимиты — кот наплакал, а жизнь требует свое. Вот он и достает; бывает, что и нарушает финансовую дисциплину. Конечно, можно обвинить его сегодня во всех смертных грехах. Но ведь и мы должны создавать для него условия, чтобы он мог руководить на месте, а не разъезжать по белу свету в поисках шифера или кирпича. В «Моховском» мы проглядели другое: добра в колхозе много, а вот распорядиться им не всегда умеют. И технику раньше времени списывают, и корма идут без счета. Мохову некогда за этим смотреть — он достает. А специалисты привыкли широко жить, никто не считает, не бережет. И Колычев, как секретарь парткома, ничего не сделал, не сумел научить людей беречь колхозное добро. Мохова мы предупредим, но ведь не один он виноват. И к тому же… Мохову помочь надо… просто по-человечески. Он горы свернет, если понять его…
Кое-кто осторожно поддержал Аржановского, разговор затянулся. Те, кто до этого высказывался против Мохова, теперь, почесывая затылки и смущенно покашливая, стали вспоминать его достоинства, соглашались, что он организатор, каких поискать. Мало-помалу разгорелся спор, обсуждение началось сначала. Что ж, не машина с секретом — живой человек. Не ошибиться бы, не обмануться. Но как заглянешь наперед, как поймешь чужую душу?
Аржановский покашлял и глянул прямо перед собой, поверх голов.
— Хозяйство мы проверим основательно. И если заслужил — накажем Мохова. Но я думаю о другом… Что, если порекомендовать в «Моховский» толкового секретаря парткома? — Аржановский опять подпер голову руками и напустил на лоб ленивые морщинки.