Мрыхин знал, что в ряду предпринимательских акций Мохова, приобретение гранулятора было наитруднейшей задачей. Сложные агрегаты распределяли в первую очередь на крупные комплексы. Как это удалось Мохову, один бог знает.
Чем больше Мрыхин присматривался к хозяйству и людям, тем полнее вырисовывался перед ним сам Мохов. Сильный характер, природный крестьянский ум этого человека чувствовались во всем. Везде — от уличных тротуаров до современных производственных корпусов и оборудования — была видна его деятельная рука.
Но в работе председателя водилась какая-то неупорядоченность, незавершенность. Иной хозяин годами накапливает средства, с муками, собирая по крохам, строит какой-нибудь кормоцех, но, построив, бережет его как зеницу ока, и работает он как часы.
У Мохова же напротив: все легко достается, но уже через год-два ломается и как-то потихоньку списывается. Так иногда в богатом селе встречается двор зажиточного колхозника. Дом полная чаша, а порядка нет: сено-солома сложены кое-как, забор в дырах и прорехах, новый еще мотоцикл стоит со спущенными шинами, доски свалены как попало и чернеют, коробятся от сырости, дворняга на цепи тоскливо лижет пустую чашку, недобро косясь на ленивых кур.
Мрыхин однажды поинтересовался у главного бухгалтера, отчего раньше времени изнашиваются машины, оборудование и списываются как пришедшие в негодность.
Главбух Кривенко, тихий, молчаливый человек, с большими мокрыми, точно заплаканными, глазами, долго невидяще смотрел на Мрыхина, словно в голове его по инерции прокручивались бесконечные дебеты и кредиты и одновременно он хотел понять, чего хочет от него секретарь парткома. Наконец понял, длинно и печально вздохнул, медленно приложил ладонь к сердцу.
— Дорогой товарищ, — сказал он выразительным шепотом и, как показалось Мрыхину, несколько театрально. — Это наша самая болючая, можно сказать, язва. И через это самое сколько я крови попортил главному инженеру, а он мне. Дело такое, что пора на каждом перекрестке во всю ивановскую кричать: караул, берегите колхозное добро! Ведь что получается? Угробил тракторист мотор по своей, так сказать, пьяной неосмотрительности — что мы делаем? Трактор — в мастерскую, на капремонт… А где техэксперт и комиссия? Нету ни того, ни другого. Мотор списали, новый поставили. Плакали колхозные денежки. А те, кто виноват, в стороне… И ведь не только у нас в колхозе, в райсельхозуправлении нет техэкспертной комиссии.
— Вы говорили об этом правлению?
— Что говорил?! Криком кричал!
Мрыхин вздохнул, изучающе посмотрел в глаза главбуху.
— А вы могли бы подготовить доклад об этом на очередном парткоме?
Главбух часто и смущенно заморгал.
— Что ж, если надо… — И вдруг оживился: — Конечно, надо! Все как есть подготовлю. Только вы, товарищ Мрыхин, уж поддержите меня. А то до вас было дело с товарищем Колычевым… Я выступил вот так на парткоме, а в итоге помялись-помялись и побоялись наказать виноватых-то. И так, мол, людей не хватает, а ты тут со своими наказаниями…
— На поводу у ротозеев партком не пойдет, это я вам обещаю! — резко и холодно сказал Мрыхин.
В конце августа, перед самым севом озимых Мрыхин осматривал паровые поля. На одном из них, возле неглубокой балки, изрытой сурчиными норами, он остановился, с удивлением глядя вслед трактору К-700 со сцепкой культиваторов: высокие стебли сурепки, осота, донника и молочая пружинисто поднимались сразу за агрегатом. Видно, он попросту греб землю тупыми стрельчатыми лапками, не причиняя никакого вреда сорнякам.
Мрыхин прямо по пахоте направил газик вдогонку.
Из кабины трактора выглянула и быстро спряталась мальчишеская голова.
Через минуту тракторист стоял перед Мрыхиным, почесывая переносицу и напряженно глядя в землю. Парню было лет восемнадцать.
— Ну-ка подними агрегат! — скомандовал Мрыхин.
Вся сцепка, вздрогнув, подскочила кверху, снежно сверкнув отполированной сталью ножей.
Мрыхин попробовал рукой стрелы, они были не то что тупы, а просто округлились.
Паренек был испуган, видно, понимал свой грех, и это несколько смягчило Мрыхина.
— Что ж ты елозишь без толку? — вздохнув, спросил он. — Вредитель ты, бессовестный человек! Ведь через неделю сеять начнем.
Паренек, сдерживая обиду в горле, чуть заикаясь, глухо проворчал:
— Вы сперва у бригадира нашего спросите, отчего лапки не точат, почему точило не наладят? Я просил: давай на центральную смотаюсь… Езжай, говорит, в загонку, твое дело маленькое… Ну я и поехал, раз такое дело.