— Яблок про́пасть, а собирать некогда… да и некому, — со вздохом сказал он. И, помолчав, добавил уныло: — Ремонт в доме надо делать… а когда?
Мрыхин удивленно посмотрел на Мохова: «Прикидывается или на самом деле хандрит? Это для Мохова-то ремонт проблема! Нет, тут что-то не так».
Лицо у Мохова серьезно, плечи безвольно опущены, в глазах застарелая усталость, даже тоска. Сейчас он казался старше себя.
— Ухожу темно и прихожу темно, — продолжал он, кусая яблоко. — Сам знаешь… На свои заботы оглянуться некогда…
Мрыхин, конечно, знал, что председатель в вечных разъездах, командировках, да и в колхозе не сидит на месте, всегда за ним ходят толпы просителей. То он с головой окунается в строительные дела, то с утра до вечера занимается привесами и молоком, то отряжается на раздобытки стройматериалов и запчастей. Где горячо — там появляется Мохов, и дело поправляется. Но в его хлопотах и в беготне, в его многотрудной работе организатора Мрыхин не видел системы. Мохов был привязан к факту, к случаю и, кажется, не очень задумывался над ними.
Случится какая поломка, он воспринимает ее как неизбежность и озабочен только тем, где достать запчасти. Ему словно некогда остановиться, выяснить, почему случилась поломка, кто в этом виноват и что нужно сделать, чтобы упредить подобные случаи.
Не хватает людей на уборке — он едет в райцентр, в город, к шефам за подмогой, хотя можно было бы обойтись своими силами: в хуторе немало праздных и отлынивающих от работы людей.
Пало несколько коров, объевшись молодой люцерны по недосмотру скотников, — так, стало быть, им на роду написано…
…Во двор заехал «жигуленок», резко взвизгнув тормозами, остановился. Послышался веселый молодой голос:
— Чай пьют? В беседке?
Мохов поморщился, с силой швырнул огрызок яблока:
— Сынок…
Мрыхин увидел высокого, худого парня лет двадцати пяти, загорелого до черноты. На нем плотно сидели вылинявшие джинсы и желтая футболка с фирменным знаком, из карманов небрежно торчали расческа, мятая пачка сигарет, засаленный блокнот с шариковой ручкой. Парень тремя пальцами за горлышко держал бутылку коньяка. Черная шевелюра, густые усы и черные глаза, светящиеся особым наигранно-плутоватым блеском, придавали ему вид молодеческий, залихватски-бездумный. «Вот я весь», — говорила его фигура.
— Павел! — сказал он весело, здороваясь с Мрыхиным за руку.
Мохов и бровью не шевельнул. А Павел как со старым знакомым заговорил с Мрыхиным. Того неприятно кольнули бесцеремонное «ты» и уверенно-доверительный тон, принятый между «своими» людьми.
— В «Моховском» давно нужен толковый человек, — громко говорил Павел. — Гайки кое-кому подкрутить. Да и бате тоже… Он у нас самостоятельный, не любит власти над собой. А, батя?
Мохов отмалчивался, а сын словно нарочно поддразнивал, подзадоривал отца и нагловато смотрел на него, блестя глазами.
— Что, батя, говорят, похужело тебе при новом парторге? — Он лукаво подмигнул Мрыхину: вот, мол, как я с отцом-то.
Мохов сидел, опустив плечи, спокойно и устало пожевывая травинку.
Сцена выходила довольно неловкая, Мрыхин чувствовал, что без него Мохов вел бы себя по-другому; он, видно, не хотел выставлять напоказ семейные отношения. Но сына так и подмывало на разговоры.
— Ты мне, батя, вставлял ума… Конечно, спасибо… Но я тебе скажу: в нашей бригаде на шабашке заработки больше, чем в твоем колхозе…
Мохов холодно глянул на сына:
— Говори, что нужно?
Павел покосился на Мрыхина. Засмеялся, открывая коньяк:
— О деле потом…
Мохов отодвинул стаканы и сказал, уже заметно нервничая:
— Я не собираюсь за спиной колхоза договариваться.
Павел медленно поставил бутылку и вдруг весь засветился веселой злостью.
— Обижаешь, батя. Я ведь не бедный родственник. Могу и уйти.
— Иди! Некогда мне сейчас.
— Та-а-ак… Щебень я в другом месте возьму, дело не в щебне…
— Надоел! — рявкнул вдруг Мохов, наливаясь кровью, и вскочил: — Побирушка! Тунеядец несчастный!
Мохов-сын шутовски приосанился и как бы с сожалением, снисходительно покачал головой:
— Нервы, батя. Придется, наверно, скоро сдать дела новому председателю, — он кивнул в сторону Мрыхина. — Не зря его тебе подсунули. — И резко, с уверенностью победителя повернулся на каблуках. — Привет!
— Вали к едреной бабушке! — в сердцах крикнул отец. — Сопляк!
И тяжело засопел, заходил взад-вперед возле беседки.