Почет был, уважение. В район едут на собрание — кого берут? Меркуловых. В Москву на выставку кого посылали? Меркуловых. Потому работали как следует, на манер Стаханова рекорды брали. Приедут, бывало, корреспонденты из нашей районки, ребята молодые, грамотные, их медом не корми — только сиди да рассказывай, почему и как рекорды брали. Тут загадки нету, говорю. Когда в семье ладится и на душе легко, то руки сами по работе чешутся. А без семьи… без семьи табак дело.
Меркулов быстро хмелел, лицо расслабилось, виски горели.
Совсем стемнело. Слабо светились окна. В воздухе пахло дымом, парным молоком, печеной картошкой. Отчетливо слышались женские голоса, детский смех, лай собак.
Возвращаясь в хутор, Семен наткнулся на два немецких танка, мимо которых проходил утром. Он остановился, сбросил вещмешок на землю, подошел поближе и долго стоял молча. Потом изо всей силы пнул деревяшкой холодный, отпотевший металл:
— Ууу-у!
Эхо летуче пронеслось по хутору и далеко повисло по-над речкой. И погасло в пойменной камышовой непролази, вспугнув стайку чирков, облюбовавших место для ночной кормежки.
Под тугими толчками родниковой воды перекипает белый речной песок. Сотни живых, роящихся точек в студенистой и ржавой болотной хляби, заросшей серебристой осокой, кугой, водяным перцем и белоталом. В скрытом от человеческого глаза чреве болота ни на минуту не прекращается могучее движение глубоких земных вод. Отверстые жилы земли дают жизнь сначала ручейку, младенчески чистому, ясноглазому, лепечущему первые робкие звуки; ручей с каждой верстой набирает силу и скоро заполняет собой всю пойму, превращаясь в полноводный приток большой равнинной реки.
Грозовой ливень за несколько часов уничтожает водоохранные зеленые джунгли, гремучие мутные потоки черными языками зализывают узкую горловину устья и застывают тяжелой недвижной массой, навечно похоронив под своим тучным брюхом родниковое племя. И полноводный приток иссякает, хиреет, постепенно обнажая обескровленное, пересыхающее русло. По самому дну каменеет тонкая корка ила, трескается, рвется на части и, как береста на огне, скручивается по краям…
Пересыхающим руслом когда-то полноводной речки стала жизнь Семена Меркулова. Он пробыл недолго на родине, чуть больше месяца, и за это время понял, что здесь он не жилец. Родня, какая оставалась в хуторе, на каждом шагу вспоминала покойную семью, а это не обходилось без поминок, без бутылки самогона, без горячих разговоров и пьяных мужских слез.
Куда бы и к кому бы Семен ни зашел — везде его жалели, утешали, давали советы, учили, как жить дальше. Председатель колхоза прямо говорил:
— Жениться тебе, Семен, надо. Жизню налаживать надо.
Хуторские вдовы сдержанно и стыдливо привечали солдата, и за сдержанностью этой Семен видел лица тех, кто не вернулся домой. Ему становилось не по себе.
В его доме жила Татьяна Разогреева с двумя сиротами. Она было засобиралась освободить дом.
Меркулов молча смотрел на ее большие темные руки, перебирающие концы вылинявшего ситцевого платка, и слушал ее быстрый, извиняющийся говорок:
— Нам, Семен Игнатьич, на первых порах деться некуда было… А теперь пережили, колхоз новую хату обещает, люди помогают… Мы тут все в целости сберегли. Да ты сам погляди.
«Милая ты моя квартирантка! — думал Семен, глядя на желтое, исхудавшее лицо своей сверстницы, еще недавно беззаботно-голосистой, полнощекой, цветущей здоровой деревенской красотой. — И тебя вон как уходило. Мужа не дождалась, хата сгорела, дети разутые-раздетые… И сама — хоть в икону вставляй, живые мощи. Вот и скажи, кто больше горя хлебнул — мы там или они тут… Как же я стану выселять тебя из хаты? Как людям в глаза глядеть буду? Нет, уж, живи, горемычная подруга моя, тебе эта хата нужнее. А я теперь как перекати-поле…»
Семен заглянул в сараи, прошелся по двору, постоял у подгнившего сруба колодца и сказал, покачав головой:
— А к зиме надо бы кое-что подправить, крышу подкрыть. Ведь течет?
Татьяна поняла его слова по-своему, и от обиды дрогнул голос:
— Мы все подправим… сделаем.
— Вот так! — Семен весело подмигнул ей. — Завтра мне Сергея в помощники.
Сын Татьяны, четырнадцатилетний Сергей, искренне радовался Семену, заглядывал в глаза, ловил на лету каждое его слово и помощником был незаменимым. Он привез на тележке из лесу жердей и столбиков, нарезал хворосту, насобирал проволоки, и Семен, по-петушиному ковыляя на своей деревяшке, прилаживал перегородки в сараях, подпирал похилившиеся саманные стены, заплетал хворостом прорехи в плетнях. На крыше орудовал Сергей, он ловко подкрыл просевшие и подгнившие места, очесал солому, прибил свежие латки граблями и, не сдерживая радости, спросил: