В тот день ты впервые почувствовал цепкий и решительный холодок на сердце и навек был покорен техникой. Сотни раз встречал ты рассветы и провожал закаты в степи, не отрывая рук от гладкого железного руля «Универсала», спал там же, в степи, в саманной хатке на полевом стане, богатырски похрапывая на жестких деревянных нарах.
Тебе по душе была эта непосильная для другого работа. Сдерживая волнение и смущаясь, долго разглядывал ты областную газету с портретом на первой полосе, твоим портретом — улыбающимся, высоко подстриженным, широкоскулым парнем. Ты установил тогда на пахоте зяби рекорд, поднял за день двенадцать с половиной гектаров.
Тебя, Семен Меркулов, полюбила самая красивая девушка в хуторе. Вы были под стать друг другу — сильные, здоровые, красивые и молодые, весь хутор любовался вами. У тебя точно крылья выросли. Ты стал сильнее, любое дело горело у тебя под руками. Люди удивлялись, а ты посмеивался: сила-то не в мускулах, а в душе.
На полевой стан ты уходил еще затемно. Молча глядел на степь, на поднимающееся желтое холодное солнце, на отливающее металлическим светом озимое поле, на чернеющие вдали лесопосадки и синюю гряду садов соседних хуторов и думал, что ничего нет дороже родной земли…
На фронте был снайпером, разведчиком, артиллеристом. Смерть не щадила твоих товарищей и земляков, ты растерял их по братским могилам от Сталинграда до Праги. Но смерть пощадила тебя. И для чего же?..
Износился фронтовой протез. Деревяшка треснула по всей длине, металлический наконечник уже не держался, гвозди проваливались в дерево, как в труху.
В городе где-то заказывали протезы, но Меркулов решил попробовать сделать сам. Он съездил на базар, выбрал себе у одного старичка-кустаря топор с кленовым отшлифованным до блеска топорищем, самодельную ножовку из упругой полосовой стали, долото и стамеску.
Дома еще раз полюбовался ножовкой, которая от легкого постукивания ногтем по полотну издавала долгий, поющий звук. Разводка была сделана ровно, с большой точностью, острые пирамидки зубьев серебрились и вспыхивали отточенными гранями.
На своей улице в одном из разрушенных домов Меркулов нашел обломок дубовой балки. Почти две недели ковырялся он с ним в своей каморке. Крепкое, как кость, закомлелое дерево поддавалось с трудом, топор звенел и отскакивал от него, но именно из такого дуба хотел смастерить протез Меркулов. Чтобы хватило на много лет.
Новый ничем не уступал тому, что когда-то был сделан в госпитале однополчанином. Для культи в нем было выдолблено углубление, два щитка по бокам плотно обхватывали ногу, закреплялись здесь ремешками, ствол сходил на нет, на конце его сидело широкое медное кольцо и резиновая шина. Он оказался не то чтобы удобнее старого, но прямее, с иной выправкой. Семен сразу почувствовал себя выше ростом, расправил плечи, улыбнулся самому себе.
Удовольствие от работы над протезом не проходило. Впервые Семен окинул хозяйским глазом свою комнатушку и увидел, что пол в одном углу провалился, подоконник наполовину сгнил, дверь почти не закрывалась. Меркулов покачал головой: «Ай-яй-яй! Такому хозяину надо руки поотбивать».
В том же полуразрушенном трехэтажном доме он насобирал обломков досок, стропил и принялся за работу. Сорвал пол в углу, отпилил гнилые концы, заменил лаги, плотно подогнал новый настил, прибил плинтусы, обновил доски на подоконнике.
Вытерев пот со лба и устало разминая поясницу, он оглядел преобразившуюся комнатку: и светлее, и чище стало в ней, запахло стружкой, жильем.
Меркулов стал теперь приглядываться ко всему, что требовало плотницких рук: к перекошенным воротам во дворе, прогнившему и прохудившемуся высокому дощатому забору со стороны улицы, деревянному козырьку у подъезда, чудом державшемуся на одной распорке.
Возвращаясь как-то с работы, он увидел возле одного старого одноэтажного дома старушку с ржавой ножовкой и крашеной толстой доской в руках. Старушка, в валенках и пуховом платке на пояснице, примостилась на невысоких каменных ступеньках и, неумело держа на коленях тяжелую доску, торопливо и беспомощно ерзала ножовкой по крепкому дереву.
Меркулов подошел ближе, поглядел на худые, почти черные, немощные руки и не вытерпел.
— Долго тебе, бабка, пилить придется! — весело сказал он. — На такие дела деда мобилизовать надо.