Старушка живо обернулась.
— Ты наперед сам пособил бы, чем зубоскалить-то! — откликнулась она, ласково прижмурив маленькие глазки. — А посетовать я могу и почище тебя.
— Дай-ка сюда ножовку. — Он положил доску на ступеньки, уперся коленом. — Во как держать надо.
Меркулов хотел показать, как быстро пилить, но ножовка была тупа, и пришлось повозиться так, что выступил пот на лбу.
— Этим струментом тыквы резать, а не доски! — сказал он, отдавая старушке ножовку и две распиленные половинки доски. — Небось, при царе Горохе еще точили?
— А как же без хозяина? — пожаловалась старушка. — За что ни возьмись — все щербатое да тупое. Двенадцатый год как дед мой помер, а на сына похоронку в сорок четвертом получила. Зять без вести пропал. Осталась с дочерью и двумя внуками. Некому об струменте заботиться. Да и не до этого теперь.
— М-м-мда-а… — сказал Меркулов и покачал головой. — А на что тебе доски эти?
— Шкапчик подделать, посуду некуда ставить.
— Рази в шкапчик такие шпалы годятся? — улыбнулся Меркулов. — Покажи мне его.
Старушка обрадовалась:
— И то правда, погляди, помоги нам, христа ради. Шкапчик хороший, да не с бабьим умом чинить его, правильно ты сказал.
«Шкапчик» оказался большим старинным буфетом с резьбой, со множеством медных ручек, дверец и ящичков. Что-то тяжелое попало в него, проломило верх, выбило стекла.
Меркулов сделал смерку и через неделю буфет починил.
Старушка, чувствуя себя обязанной, засуетилась. Поставила чайник на плитку, полезла в сундук за сахаром.
— Спасибо, сынок. Дай бог здоровья твоим деткам.
На столе появились рюмка с вином, тарелка с вареными яйцами, ломтик хлеба.
Семен выпил вино, отщипнул кусочек хлеба. Ему приятно было слушать словоохотливую старушку, чувствовать, что помог ей, что она рада, что вот так и должны жить люди — заботиться друг о друге.
— Где ж твои внуки? — спросил Семен.
— В школе. Дочка на швейной фабрике работает. Через нее, слава богу, обуты-одеты. Жить-то надо. Погоревали-поплакали, да этим не вернешь мужичков наших. Война кончилась, теперь об жизни думать надо, детей на ноги ставить.
Семен встал. Ему не хотелось, чтобы старушка завела разговор о его семье. В эту минуту он вспомнил свою мать. Такая же старенькая и ласковая была. Наверно, жила бы и посейчас.
— До свиданья, бабка! Спасибо за угощение.
Голос Семена прозвучал глухо, старушка это заметила.
— Чтой-то ты сник, соколик? Посидел бы еще, чайку попил, а? Али дома кто ждет? Семья-то есть у тебя?
Семен усмехнулся:
— Была семья, бабка, да от семьи я один остался.
— Ай-яй-яй! — запричитала старушка. — Что понаделали, ироды поганые! И своего народу сколько погубили, нехристи!.. Ты заходи к нам почаще, одного тебя, тоска заест. Или, не дай бог, к выпивке приноровишься. Тебе надо больше на людях быть. Разговаривать надо, рассказывать, об чем душа болит, жаловаться. Так-то легче будет. Тебя как зовут?
— Семен. Меркулов. Из Свечникова родом, Ясеновского района.
— А мы из Ольховки, Колузоновы. Я и слышу: по-нашему гутаришь. Приходи, Семушка, теперь нам грех друг друга сторониться.
Старушка перешла на шепот, привстала на цыпочки и почти в самое ухо хитро сказала Меркулову:
— Я тебе и невесту подыщу, так-то. Молодой да руки золотые — тебе по нынешним временам цены нет.
По-осеннему долгие, скучные тянулись дни, ночи томительно и тяжело ложились на душу, время, казалось, застывало в черном, шевелящемся от звезд небе, и Меркулову часто хотелось по-волчьи завыть на ледяной стручок месяца.
Неслышно подтачивал, сосал сердце настырный, крепкий червячок, не давал покоя своей безумолчной вредной работой, вызывал неотвязные мысли. «Жи́док оказался ты, Семен, — думалось в эти минуты, — слабоват. Что ж, нету твоих детей, матери, нету Шуры. Да ты-то остался. Искалеченный, одинокий, а жить надо. Война, брат, дело не шуточное. Не один ты такой. Глянь вокруг себя: гудит город, дома как грибы растут, люди обстраиваются, обживаются, раны залечивают. А ты со своим горем как бельмо на глазу. У всех этого горя по самые ноздри. Вон бабка Колузонова — ей легче, чем тебе? Не о себе — о ребятишках думает. Да и то хорошо — есть о ком думать… А тебе теперь как быть? Что делать, как жить?»
От мыслей Семен впадал в оцепенение, к горлу подкатывала каменная тяжесть. Эх, солдат-солдат! Воевать умел, крови не жалел — все было просто, ясно. А тут задача…
На межколхозную экспедицию, где Меркулов работал, часто приезжали земляки, хуторяне. Загружали две-три подводы гвоздями, стеклом, краской, дегтем и перед отъездом собирались гуртом обедать. Раскладывали на длинном, сколоченном из неструганых досок столе закуску из сумок, выставляли поллитру «московской», купленной в складчину, и тесная дощатая сторожка гудела пчелиным роем.