— Слыхал, Семен, председатель наш в отставку подал, сам печать в райком отнес? Грамоты, говорит, три класса на двоих с братом. А колхоз прет как на дрожжах. Запутался.
— И смех и грех! Телок по весне взбрыкнул, ногу поломал. Ну, прирезали. А как документ составить? Отчего помер? Он, значит, пишет: от радости. И таким манером, от радости, с полсотни голов списали. Да… а мужик хороший, мягкий.
— А новый кто ж будет? — спросил Семен.
— Офицер демобилизованный, из района прислали.
— Дюже культурный: спасиба, пожалуста, будьте до́бры… Нашему брату чудно́, конешно… А все ж приятно. Надоело матюки слухать.
— Погоди трошки. Он тебя по-культурному быстрей запрягеть, чем матюками…
Мужики смеялись, но за шутками чувствовались симпатии к новому руководству.
— Чтой-то ты, Семен, не спросишь, как Разогреева Татьяна в твоем дому хозяйнует?
— Ну, расскажи.
— Приехал бы сам, проведал. Она, говорят, часто про тебя интересуется.
— По весне, может, и проведаю.
— Как же, проведай! А то бы и насовсем пристать. Баба молодая, хозяйство…
— Ну будя, будя… — Семен обижался и мрачнел.
— Чего ж тут зазорного? Домой все ж таки вернешься. А тут чего ты высидишь, на городских пирожках?
От шуток здоровых, краснорожих земляков, от смеха в накуренной комнатушке Семен скучнел, опускал голову, думал невеселые думы. Что-то не так он сделал, чья-то безжалостная рука отгородила его от хутора.
Семен вспомнил хуторянина, с которым лежал в госпитале. Умирал он уже после победы. Острый небритый кадык дергался, незрячие глаза блестели. «Ты, Семен, не журись, — говорил он, задыхаясь. — Жизнь хорошая будет. Вернешься в хутор… побольше прихвати за всех нас… Журиться не надо, поминайте нас с песнями…»
И умер спокойно, с улыбкой, точно на побывку домой отпросился.
«Он умирал и радовался, а я живой — как покойник…» — невольно пришло Меркулову на ум, и он с ожесточением тряхнул головой:
— Ннет!
Что означало это «нет», он и сам толком не мог объяснить, но чувствовал в душе немой протест; он так и просился, пробивался наружу. Так на выброшенном полой водой на берег почерневшем дереве под майским солнцем несмело проклевываются нежданные уже, слабые, зеленеющие почки.
Однажды Меркулов спросил у мужиков о Сергее Разогрееве.
— Сергей-то? — услышал в ответ. — Умный малый, работящий… чисто репей, к колхозу прилип. В агрономы его определяют учиться.
И неожиданно приятна была эта похвала для Меркулова.
Через несколько дней пришла проведать бабка Колузонова. Меркулов обрадовался ей.
— Здорово живешь! — весело сказал он. — Тебя и старость не берет, прыгаешь, чисто сорока.
— Отпрыгалась, соколик, на покой пора.
— Грех, бабка, о смерти думать.
— Э-э, соколик! Кабы все о душе да о смерти вовремя вспоминали, меньше баловства-то было бы. А то ведь когда спохватываемся? Когда она уже в головах стоит.
Меркулов вскипятил чай, намазал сливочным маслом хлеб, достал мед, который ему принесли за починку примуса. Налил по рюмке вина, но старуха от хмельного отказалась. Она с аппетитом пила крепкий, горячий чай, осматривала комнату.
Меркулову хорошо было рядом с этой старой женщиной, чем-то напоминающей ему мать, от ее по-казачьи певучего, с растяжкой, голоса так и веяло родным Свечниковым, довоенной жизнью. Старухе было, наверное, под восемьдесят. Белая голова высохла совсем, на висках и за ушами появились впадины, глаза помутнели, слезились, руки тряслись.
— Домой-то ездил? — спросила бабка, отставив пустой стакан, и, утомленная чаепитием, слегка порозовевшая, с наслаждением вздохнула.
— Нет, не ездил.
— Так и живешь один?
— Так и живу.
— Не по-божески это…
Меркулов попробовал отшутиться.
— Кто ж за меня пойдет? Безногий, седой. Ребята дедом кличут. Ну какой я теперь жених?
Бабка долго и внимательно слушала Меркулова, приглядывалась к нему, прикидывала в уме, часто помаргивая умными, выцветшими глазами. Потом, как бы уточняя свои мысли, спросила с любопытством:
— Как же ты тут, на работе, с людьми? Привык ай нет?
Семен, словно оправдываясь, отвечал неохотно, больше отнекивался, старался отшутиться. Но шутки не получались. Старуха, казалось, видела его насквозь и, снисходительно поддакивая, в чем-то соглашаясь, явно жалела его и незаметно, потихоньку подводила к главному: как дальше жить?