Морщинка у него между бровей разгладилась, желтые глаза азартно заблестели.
— Дай срок! — продолжал он, словно угрожая кому-то. — Вот получу диплом! Наведу порядок в колхозе…
— Молодой ишо, — осторожно усомнился Меркулов. — Как бы осечки не вышло.
— Что ты, дядь Семен! Да я буду на бригадном стане ночевать! Днем и ночью работать! Пахоту наладим да семена заведем элитные, и тогда… Эх, засыпем пшеничкой все тока! Успевай только отвозить на элеватор.
Меркулов глядел на Сергея с какой-то удивленной завистью: «В чем там душа держится, мослы одни, пацан, а туда же… порядок в колхозе наводить. Петушок задиристый. Ишь, глазенки-то горят. Такой поблажки себе не даст. Настрадался, болезный. На пацанах да на бабах держался колхоз… Землицу пощупал своими руками, понюхал, она ведь и в тылу тоже порохом пахла, а теперь душа болит о колхозе. Он ведь, как телок необлизанный, стоит на ногах врастопырку и качается. Ему сейчас вот такие Сергеи позарез нужны…»
— Дядь Сем, а я бы тебя трактористом в бригаду взял!
Семен хмыкнул разочарованно, постукал себя по протезу:
— Я, Серега, отпахал свое.
— Да такой, как ты, Буханцев Андрей, заворачивает на ДТ — двоим не угнаться.
— Вернулся Андрей-то?
— Вернулся. Тоже с протезом. Попросился на трактор. Сперва помучился, а счас ничего. Привет тебе передавал.
— Спасибо. Ну, а Макар Пантелеевич живой?
— О, ишо как живой! Зимой кузнечит, а летом пацанов наберет прицепщиками — и на комбайн. Он у нас профессор, всем ума вставляет.
— Я сам у Макара учился. Золотой человек… Ну, а Степанов Костя? Гришка Бондаренко? Крамсков Петро?
Сергей бойко рассказывал со всеми подробностями, даже в лицах изображал. Семену все было интересно: кто женился, кто построился, много ли на трудодень получают, какой урожай собрали? Работает ли колхозная мельница? Провели ли свет в хутор от местной электростанции? Ловят ли рыбу в речке? Он расспрашивал о хуторе с такой жадностью, точно век там не был.
С приездом Сергея изменилась жизнь Меркулова. Нарушилась долгая, тоскующая, как червоточина, тишина, привычный порядок в квартире. Сергей подключил радио, и теперь с утра до вечера звучала музыка, бодрый дикторский голос сообщал о новостройках страны, о новостях науки, о международных событиях. На подоконнике лежала стопка газет, местных и московских. Сергей любил читать вслух «Комсомольскую правду».
Сергей понял, что Меркулову трудно живется в одиночестве. И он по-своему опекал его. Распоряжался по хозяйству, покупал провизию, готовил. Все хозяйственные мелочи теперь были разложены по полочкам. От Меркулова он требовал во всем беспрекословного подчинения, и Семен добродушно уступил ему первенство.
В тщедушном теле будущего агронома крылись неукротимые силы, ощущался безудержный напор энергии. Сергей поздно ложился и рано вставал. Бегал в городской парк на зарядку, возвращался розовый и возбужденный, рассказывал Меркулову: там-то собираются любители-собаководы, там-то болельщики футбола, там-то шахматисты, в другом месте — голубятники. Все ему было интересно, всему он радовался и удивлялся. На лице его было постоянное острое и жадное, какое-то зверушечье любопытство. Он и вставал чуть свет, кажется, затем, чтобы пораньше начать смотреть на город, на людей.
Иногда у них выходили споры. Однажды Сергей потребовал, чтобы Меркулов сбрил бороду. Тот хотел отшутиться, но Сергей не отставал.
— На что она тебе? — возмущенно спрашивал он. — Зарос, как дьякон.
— Ничево, — смущенно отмахивался Семен. — Мне теперь на танцы не ходить.
— Рано в деды записался! Завтра чтоб сбрил.
Сергей купил бритвенный прибор, настольное зеркало. И Меркулов в конце концов сдался.
Оглядывая его белое, чисто выбритое лицо, Сергей хлопал в ладоши и смеялся:
— Ай да дядя Семка! А то носил этот веник. Скажи спасибо!
Несколько раз он водил Меркулова в кино, рассказывал все городские новости, и Меркулов дивился, откуда он узнаёт все. Словно век был горожанином. А он, Меркулов, толком ничего и не видел в городе.
Как-то раз за ужином Сергей сказал:
— Плохо ты живешь, дядя Сема.
— Это почему же? — удивился тот.
— Чего тут высиживать? Нам в колхозе мужики во как нужны!
— Я и тут привык.
— Не говори! У тебя вон глаза светятся, когда про земляков расспрашиваешь.
Семен посерьезнел и долго молчал, подперев голову руками.
— Тут плохо, а там, возле могил, еще хужей…
Сергей умолк, чувствуя, что неосторожно задел самое больное. Он больше не говорил на эту тему прямо, но исподволь всячески старался к месту и не к месту вспомнить о земляках. Он чувствовал, что Семен уже и сам не против вернуться и его надо только подтолкнуть.