В сорок девятом вернулись из армии Андрей Найденов и Петр Коренной. В отглаженных, ладно подогнанных гимнастерках, в сияющих кирзовых сапогах, чисто выбритые, подстриженные, мускулистые, они ходили по хутору, вызывая щемящую зависть и восхищение ребятишек и затаенные взгляды девчат. Они были герои, желанные гости в любом доме.
Скоро в хуторе стали поговаривать о женитьбе Андрея Найденова на Дарье Фоминой. Они сидели вдвоем, уже не таясь, на всех вечеринках, даже на колхозных собраниях. Дарья, как налитое августовское яблоко, румяная, с ямочками на снежно-свежих щеках, с огнистым блеском в глубоких темных глазах, словно боясь отстать от жениха, клонилась, никла к нему на плечо, ластилась, дрожа от внутреннего счастливого смеха. Андрей рядом с ней был грубоват, скован, чрезмерно выпячивал грудь, сбивался с ноги и по-девичьи смущался.
Когда дело уже шло к свадьбе, все неожиданно разладилось. Невеста, опухшая от слез, не выходила из дому; жених угрюмо отмалчивался, обиженно сопел, а когда чересчур настойчиво пытались узнать причину, он, выкатив глаза, грохал каменным кулаком по столу:
— Не ввашше дело!!
Через год он женился на тихой, маленькой, с лицом великомученицы семнадцатилетней Шурочке Зоренко.
Дарья после смерти матери осталась одна. Она все реже ходила с подругами на выгон, все реже слышали ее смех. Все больше пропадала на ферме, изнуряла себя работой.
Одно время за ней стал ухаживать Петро Коренной. Он терпеливо ждал за выгоном в балке, когда Дарья будет идти с фермы, и, комкая в сильных руках картуз-восьмиклинку, шумно глотая слюну, говорил:
— Даша, как хочешь, а я от тебя не отстану…
Дарья без улыбки и как-то обреченно отвечала, глядя ему в глаза:
— Не получится, Петя, ничего. Не сторожи меня.
Недолго ходил за Дарьей Петро, засветила ему иная звезда. Колхоз направил бывшего солдата учиться на агронома. А оттуда, из техникума, привез он в хутор кудрявую, пышнотелую и веселую агрономшу. Она родила ему двух дочек и сына, и Петро стал заядлым семьянином.
Весной, в первые дни мая, неожиданно и скоро собирается гроза. В лиловых сумерках горячо, порывисто схватится из-под низких сплошных туч ветер, зашумит, завоет в проводах, пригнет к земле неокрепшую озимь, заломит молодые тополя у дороги и закружится где-нибудь на выгоне, свиваясь в гибкий, как щупальца, смерч, со свистом всасывая в свою глотку сухую траву, бумажки, перья, пух…
Крупный белый дождь хлынет обвалом, дробью застучит по каменно затвердевшей суглинистой земле. В чернильном небе стайкой зазмеятся розовые молнии, лениво и низко начнет прохаживаться гром. Но вот ослепительно-белым оврагом раскалывается аспидно-черный свод, и сотрясается земля от короткого и страшного удара. Свежо и сильно пахнет морозцем. Ровно шумит ливень.
Тучи быстро сваливают на запад, гроза стихает, открывая бездонное эмалевое небо. Каплет с деревьев, яро горит на солнце мокрая трава, светящийся розовый пар поднимается от маслянисто-черной горячей земли. Нежно и стыдливо зацветает над хутором радуга. А в старом саду дымится обугленный ствол могучей вербы — молния ударила в нее и отколола толстый, ветвистый, полный жизни сук, обнажив белое волокнистое тело. Долго будет заживать глубокая рана, немало лет пройдет, пока обожженный ствол затянется бугристым наростом, да и не затянется он совсем, останется черный островок, который превратится потом в дупло и будет медленно подтачивать сердцевину.
…Молнией обожгли Дарью слова Андрея, когда, разомлев от доверчивости и ласки, оглушенный близостью с девушкой, он спросил глуповато и с робостью:
— Даш, скажи, только честно, ну… изнасиловал тебя немец тогда?
Нюрка пришла с огорода перед завтраком. Солнце уже припекало так, что куры попрятались в холодок. Янтарные налитые гроздья поспевающих черешен просвечивались насквозь. Пахло мятой, свежим сеном, отцветающей акацией.
Во дворе Нюрку поджидали Васька с Иваном. Иван стоял с удочками и подвязанной на проволоке литровой банкой. Васька, сложив руки на груди, опирался на раму велосипеда. Братья о чем-то спорили.
Увидев Нюрку, Иван обрадованно подбежал к калитке.
— Нюр, а Нюр, правда, что батя женится на тетке Дашке?! — выпалил он, сверкая глазами и волнуясь.