Семен весело слушал старика, с наслаждением вдыхал сырой, еще пахнущий старым снегом воздух, глядел на поля, на блестевшую лужами узкую дорогу как человек, впервые поднявшийся после долгой болезни.
Сергей спрыгнул на обочину и на краю поля сорвал пук сочно зеленеющей озими, протянул Меркулову.
— Это гостианум, его только на севере области сеют, — сказал Сергей, не упустив случая показать свою осведомленность. — Сорт, в общем, неважнецкий, натура слабовата. Нам теперь поурожайней озимые нужны.
Въехали в небольшой хутор, остановились у колодца с журавлем, напились воды.
Напротив, в большом захламленном дворе старый дед в валенках и полушубке чинил с пятилетним внуком ульи и складывал их в повозку, у которой оглобли торчали вверх, как усы у рака.
— Ишь, что весна-то делаеть, — сказал возница, снимая шапку и подставляя затылок солнцу. — И старые и малые выползають на свет божий. Кол под плетень забьешь и радуешься. Птица гнездо вьеть, зверь нору роеть, человек строить. Радость! Лошади вон и те иржуть, проклятые, спасу нет. А надысь гляжу: ребята свечниковские на проталине собрались. Сапоги поскидали и босиком носются, аж пятки мелькають. И, скажи, не хворають, земля-то — лед!
Повозка не спеша тронулась, звякнув бидонами, по хутору.
— Нно! Разморило! — Старичок ловко щелкнул вожжами. — Пекеть, спасу нет. Весна, должно, спорая будеть…
Меркулов понимал старика. Хорошо, наверное, ходить за лошадьми, запрягать и распрягать их каждый день, ездить в райцентр по длинной безлюдной дороге, завтракать, где-нибудь в балочке под вербами, у пруда, выполнять нехитрые заказы хуторян в хозмаге, привозить в хутор районные новости.
В Свечникове, в просторном, посыпанном песком и печным шлаком дворе Татьяны Разогреевой стояла предсвадебная суета. Женщины бегали с кастрюлями и чашками, двое подростков пилили доски, за сараем дымила горнушка, и оттуда пахло пирожками и пережаренным луком. У входа в дом лежали беспорядочно сваленные лавки и столы из хуторского клуба.
Меркулов и Сергей стояли во дворе с чемоданами и сумками в руках, молча глядели на подростков, на женщин у горнушки, на столы и лавки, точно чужие.
Из кухни выскочила Татьяна с засученными рукавами, заохала, запричитала, закудахтала, как наседка, и все норовила ухватить два тяжелых чемодана. Обняла сына, а Семену крепко сжала руку, трясла ее, заглядывая снизу в лицо, и, всхлипывая, приговаривала:
— Семен Игнатьич! Молодец! Мы все рады не знаю как… Молодец! Хорошо…
И плакала, вытирая фартуком глаза.
— А дядя Семка насовсем в хутор! — сказал Сергей. — Я ему тут работу подыщу.
Татьяна растерянно и обрадованно улыбнулась:
— Что ж, давно пора…
Вышла Маша, высокая, румяная, полнощекая, губы ее, изо всех сил стараясь удержать глуповато-смущенную улыбку, дрожали, ямочки на щеках подпрыгивали, глаза смеялись и словно спрашивали: «Разве я виновата, что выхожу замуж?»
Сергей хотел съязвить, но, встретившись с глазами сестры, только крякнул нерешительно и сказал с искренним сожалением:
— Эх, Машка, Машка…
В последний день перед свадьбой Татьяна бегала по двору, распоряжалась, суетилась, нагоняла страху на себя и на других из-за каких-нибудь рушников или клеенок, а то вдруг ни с того ни с сего начинала всхлипывать:
— Жалко Машу…
Сергей с колхозным электриком второй день подводили свет. Нашлась и Семену работа. Вдоль забора через весь двор он делал скамейки, подправлял забор. Перевесил на новые крючья ворота, чтоб гостям легко было отворять.
За ужином Татьяна спросила Семена, не согласится ли он быть посаженым отцом.
— На свадьбе хозяин нужен, а с меня что взять? И молодым отцовское благословение нужно. Я думала-думала — кого позвать? Кроме тебя, и некого; уж не откажи, Семен Игнатьич…
Семен согласился, ему была приятна эта просьба, хотелось, чтобы свадьба получилась веселой, чтобы все были довольны.
Он сходил в сельсовет, потолковал с председателем насчет регистрации, договорился с фотографом. Проверил запасы вина и попросил завмага оставить еще про запас. Постепенно он настолько проникся хлопотами, что уже сердился, если делали не так. Поругал Сергея за то, что тот разбросал инструмент, разогнал котов, снес на кухню женщинам немытую посуду, делал замечания Татьяне.
Женщины стали шушукаться:
— Видно, останется Семен у Татьяны навовсе.
— И то хорошо. Что ж ему, горемыке, одному? Настрадался.
— Татьяне-то счастье само в руки идет. И дочку замуж отдаст, и сама определится.