— Неужели обязательно тебе? Там же свой электрик есть.
— Да он без году неделя работает, Наташа. Надо помочь парню.
Гудели провода за окном, свистело в трубе, а Даша, лёжа в постели, представляла, как бредёт папа по глубокому снегу, и ветер словно упирается ладонями ему в грудь, толкает назад, и глазам больно, а стоит их прикрыть — смерзаются ресницы… Но папа не отступает. Если не победит он мороз и вьюгу, всем будет плохо. Тока нет — жизни нет…
Когда вернулся папа, Даша уже спала. А утром, ещё было темно, залаял Лапик, заскрипел снег под сапогами, послышались мужские голоса.
— Вставайте! — закричала Даша спящим родителям. — Бригада приехала!
Несколько дней бригада электромонтёров наводила порядок на линии, лёд скалывали, натягивали обвисшие провода. Кое-где даже столбы упали, не выдержав ледяной тяжести, — приходилось их заменять.
Дом Баюковых превратился в бивуак. Накурено, натоптано. Папа работал вместе с бригадой, мама дежурила возле трансформаторов, варила еду для монтёров, сушила их мокрую одежду… Даша как могла ей помогала. Николка живо освоился с монтёрами и охотно шёл на руки к любому.
— Эй, мужик! — подбрасывал его к потолку весёлый рыжий парень. — Скажи — «трансформатор»!
— Ата-ата, — лепетал Николка.
Наконец бригада уехала, а Николка заболел. Двери-то часто открывались, он под ногами вертелся, вот и простыл.
Мама ставила ему горчичники, отпаивала травами, что баба Устя впрок наготовила: мятой, ромашкой, зверобоем, шиповник заваривала. Баба Устя… Неужели не чует твоё сердце, как Николка в жару мечется?
Однажды папа вернулся с почты, молча бросил на стол письмо.
— От бабы Усти? — обрадовалась Даша.
— Нет.
— От тёти Фаи? Едут? Папа, правда они к нам едут?
Мама схватила письмо, пробежала его глазами…
— Фаечка! Родненькая! Да неужели правда? Наконец-то!
В тот вечер только и разговору у Даши с мамой было, как приедут тётя Фая, дядя Сеня и Аля. Это ж такое счастье — родные поблизости…
— Случись такая беда, как нынче, — говорила мама, — да я Николку сразу к ним. И тебе тогда не обязательно каждый день такую дорогу делать. Живи себе у них в Тополином всю неделю, а на воскресенье домой…
— Главное, у меня теперь старшая сестра будет, — мечтала Даша. — А дядя Сеня? Он хороший?
— Золотой человек! — убеждённо говорила мама. — А уж Фаю как любит! Всё возле неё — Фаечка, Фаечка… С чудинкой, правда, так на то он и артист.
То ли бабы Устины травы помогли, то ли передалась Николке общая семейная радость, но наутро и ему стало лучше. Проснулся весёленький, с ясными глазами и запросил есть.
Родня приехала
Степь лежала под толстым белым одеялом. Спали под этим одеялом живые корешки одуванчиков и сочные луковицы тюльпанов, дожидались весны горькие семена полыни и «паучьи ножки» овсюга-оборотня. Дремали в норах добродушные сурки, в промёрзших озерцах недвижно цепенели лягушки. А по сверкающим снегам вышагивали мачты-великаны. Взбирались на взгорки, спускались в лощины, и если прислушаться, казалось, можно было услышать их перекличку: «Идёшь?» — «Иду-у-у…» — «Несёшь?» — «Несу-у…» Гудят провода под холодным зимним солнцем, несут людям тепло, силу и свет.
Дорогу так укатали, что, разбежавшись, можно было долго ехать на обледеневших подошвах валенок. Даше стало жарко, она даже пальто расстегнула. Домой не заметила, как добежала. Схватила веник у крыльца, обмести валенки, и вдруг услыхала: кто-то тихо смеётся за углом дома и с Лапиком разговаривает:
— Лапик, ну Лапик же… Потерпи ещё маленько, дружок…
Даша обогнула дом. На солнышке, на завалинке, важно разлёгся Лапик, а над ним склонилась незнакомая девчонка, высокая, в коричневой шубке с капюшоном. Нисколько не боясь, девчонка теребила косматую собачью шерсть, и Лапику явно это нравилось. Даша стояла раскрыв рот и постепенно догадываясь, что девчонка в капюшоне и есть двоюродная сестра Аля, которую она так ждала…
Первым заметил Дашу Лапик. Он пополз по завалинке, повизгивая, словно извиняясь, что не встретил её, как обычно, да к тому же позволил незнакомой девчонке так с собой обращаться.
Тут и Аля увидела Дашу.
— Наконец-то! — воскликнула она, шутливо присев и разведя руками. — А я тебя жду-жду. Уже все репьи у Лапика повыбирала. Только вот здесь, на шее, не могу никак, шерсть свалялась…
Заснеженные ветви приземистых северных яблонь, синее небо, яркое солнце — всё это искрилось, лучилось, ослепляло… И так же ослепительно лучисты были Алины глаза, не то серые, не то и вправду голубые.