— Меня ты своими пульками не одолеешь, — спокойно ответил Илларион стоящему неподалёку Сашке.
Отец-основатель снисходительно улыбнулся:
— Последние шестьдесят лет и я не стоял на месте, сын мой.
Сашка стремительным шагом прошёл прямо внутрь купола, подошёл к Иллариону, сложил пальцы на левой руке, имитируя пистолет, приставил своё «оружие» ко лбу священника, одними губами произнёс «бум» и согнул большой палец. Затылочная часть головы батюшки лопнула, расплескав серую кашу, бывшую когда-то мозгом.
— Браво, отец, — проговорил Илларион. — Ты показал мне истинное чудо самоконтроля и виртуозное владение разумом своим. Но такое ничтожное ранение меня не остановит…
— Знаю, сын мой, — прервал священника Сашка. — Отсутствие мозга никогда не мешало человеку истинно верующему служить господу. Этим вы мне всегда нравились. Но ты не обманешь меня, Илларион.
Священник отшатнулся назад и изготовился читать молитву. Молниеносным движением Сашка схватил Иллариона рукой за нижнюю челюсть, придавив его язык большим пальцем, заглянул священнику в глаза.
— Иди с миром, сын мой, — слова отца-основателя звучали спокойно и размеренно. Батюшка упал на колени. Настоящее тело Иллариона, которое находилось в келье штаб-квартиры ордена, опутанное множеством трубок и проводов, покрылось трещинами, словно высохшая глина. Трещины увеличивались, из них начала сочиться кровь. Алые ручейки превращались в потоки. Священник буквально распадался на куски. Сашка медленно разжал руку и отступил на шаг. Оболочка, стоявшая перед ним на коленях, тихо заговорила:
— Вот и я ухожу вслед за Матфеем, пав от руки отца. Почему ты всегда считал брата выше меня?
— Ну полно, — отвечал Сашка. — Я одинаково любил и ценил всех вас, дети мои. И сейчас люблю.
Илларион слабо улыбнулся.
— Как бы там ни было, — продолжил он, — мне ещё есть чем тебя порадовать, отец.
Священник поднял взор к небу и чётко произнёс:
— Две светлые души, что берёг я семьсот дней и ночей! Два чистых сосуда, что я холил и лелеял сто дней, награждая ласкою, наполняя семенем своим! Пришла пора проснуться вам и исполнить последнюю волю мою! Уничтожьте без пощады всех, кого коснётся взгляд ваш!
Тело Иллариона расплылось по полу кельи кровавой грудой мяса и костей; потерявшая связь с хозяином оболочка опрокинулась на спину. Это был конец очередного владыки святой церкви Александровой.
Сашка оглянулся на курятник. Нужно было уходить. С такого расстояния, несмотря на все меры предосторожности, Пресветлый мог почувствовать другое сильное существо и сбежать, прервав цикл. Делать здесь Сашке было больше нечего, настораживали лишь последние слова Иллариона.
Вдруг из дома донёсся громкий грохот. Затем раздались выстрелы и крики. Сашка метнулся к двери, намереваясь просто вырвать её, но вовремя спохватился — снова проявлять свою сущность, пусть и в очень малой степени, было чересчур рискованно. Он крикнул, что бы к дому направили штурмовую группу. Внутри тем временем не прекращалась стрельба и топот множества ног. В окно справа от входа, выбив раму и ставни, вылетело окровавленное тело солдата. Сашка воспользовался случаем и залез в дом. Комната напоминала бойню: стены и пол залиты кровью, повсюду разбросаны человеческие конечности и органы, несколько человек на кухне кричали, бегали и в кого-то стреляли. Сашка подбежал к Прохору, лежавшему под телами трёх солдат. Куровод был жив, находился в сознании, но продолжал пребывать под действием транквилизатора. Рядом на столе стоял пуленепробиваемый контейнер с глазом внутри. Сашка схватил контейнер одной рукой, второй вцепился в рубаху Прохора и начал продвигаться обратно к окну. Вдруг он ощутил спиной чей-то взгляд. Не прекращая двигаться, Сашка обернулся. На него смотрел мальчик. Он был в пижаме, весь вымазан кровью, в глазах его пылала животная ярость. «Лёшка, — вспомнил Сашка его имя, — эх, Илларион, столько лет прошло, а ты всё тот же: «души светлые, сосуды чистые». Послышались приглушённые взрывы, входная дверь упала на пол. В комнату вбежала штурмовая группа. Оперативники сразу окружили Сашку с Прохором. Прозвучала команда двигаться к выходу.