Только Рылеев остался сидеть, застыв как монумент, — с кружкой в руке и куском хлеба.
Ротный мельком оглядел компанию и спросил:
— А чего это у нас сержанты не спят?
Шматко нырнул в шкаф. Оттуда донёсся его приглушённый голос:
— Так они после наряда… Чай пьют.
Рылеев, продолжая сидеть с выпученными глазами, через силу кивнул. Зубов отвлёкся, заглядывая в шкаф поверх склоненной спины прапорщика.
— Бляха-муха! Где этот галстук? Мне с утра в роддом ехать, дочку забирать!
Шматко буркнул:
— Щас найдём…
Когда содержимое шкафа и стола оказалось перерыто до дна, прапорщик недоумённо пожал плечами: галстук так и не нашёлся.
Ротный махнул рукой.
— Ладно, хрен с ним! Поеду в свитере.
Они направились к дверям и вышли. Рылеев шумно выдохнул:
— Запи-ить…
Евсеев схватился за графин:
— Сейчас воды принесу…
Дверь снова распахнулась, и Зубов с прапорщиком вернулись.
— Товарищ капитан, у меня охренительный свитер! — громко сказал Шматко.
Все опять замерли. Старшина полез в шкаф. Через две минуты он вынырнул и виновато пробормотал:
— Блин, утром же видел…
— Ладно, хрен с ним. Поеду как есть, — философски изрёк Зубов.
Начальство вышло. Рылеев громко вдохнул.
— Ты не стой, закуси! — посоветовал Прохоров.
Сержант поднёс хлеб ко рту… В каптёрку опять влетели ротный и Шматко. Прапорщик на ходу пытался в чём-то убедить Зубова:
— Да говорю, она пустая!.
— Давай посмотрим, — возражал тот.
Старшина роты выудил из-под стола канистру и торжественно поболтал ею перед носом ротного:
— Ну во… — начал он и смолк, потому что внутри что-то плеснуло — явно и громко. — Странно. Вроде была пустая! — недоумённо закончил Шматко.
Зубов перехватил канистру и оценил тяжесть:
— Зашибись! Как раз до роддома и обратно. Семьдесят шестой?
— У нас другого не бывает, — растерянно подтвердил прапорщик.
Капитан открутил пробку и принюхался. Результат ему не понравился. Он поморщился:
— Блин! Мне после рождения дочки везде водка мерещится!
У Фомы подогнулись колени. Он чуть присел, предчувствуя разоблачение. Но ротный закрутил пробку и подтолкнул Шматко к выходу.
— Пошли, зальём. Потом отдам.
Он направился к двери, бросив уставившимся на него сержантам:
— Вы занимайтесь, занимайтесь…
Рылеев наконец поставил кружку на стол, поднёс хлеб ко рту… И молча осел на пол.
Евсеев проводил его взглядом и озадаченно сказал:
— Э, Рыло, не смешно!
Но сержант не шевелился. Он лежал без движения, не подавая признаков жизни. Фома подскочил к павшему телу и попытался перевернуть его на спину. На всю каптёрку разразился устрашающий военный храп. Прохоров сел на табурет и изумлённо протянул:
— Евпатий коловратий!.
Дальнейший сценарий грандиозного празднества оказался несколько скомкан, хотя «духи», как положено, и дождались появления «горячо любимого сержанта». Они даже успели процитировать первую строчку бессмертной оды писаря Звягина:
— От Карпат до Пиренеев лучше всех сержант Рылеев!.
Но в распахнувшуюся дверь сначала вошли Евсеев и Фомин. А уже потом на их плечах в расположение въехало бессознательно храпящее тело именинника. Следом показался сержант Прохоров и грозно рыкнул:
— Отставить! Не видите, сержант Рылеев умаялся… За целый день с вами, с уродами!. Так что — отбой в мотострелковых войсках!.
«Духи» попадали в койки, потрясённые душераздирающим зрелищем. Рылеева бережно уложили на кровать. В казарме появился запыхавшийся дневальный и доложил:
— Он всю канистру… в бензобак залил…
Фома сдвинул кепку на затылок:
— Трындец! Ну что, вот и весь праздник…
Евсеев посмотрел на безмятежно спящего Рылеева и подвёл итог юбилею:
— Да, Рыло… Ты хотел, чтоб мы этот день запомнили… И мы его запомним!.
Как и следовало ожидать, наутро многострадальный «уазик» наотрез отказался участвовать во встрече капитанской дочки из роддома. Зубов долго пытался его уговорить. Он матерился, пинал его по шинам и хлопал капотом. «Уазик» играл с ним в крейсер «Аврору», намереваясь встать у казармы на вечную стоянку. В итоге ротный рванул по территории части и скрылся за углом.
В курилке за его отбытием проследили задумчиво. Рядовой Евсеев сделал глубокую затяжку и произнёс:
— Да, Рыло, ты вчера да-ал!.
Рылеев задумчиво дотронулся до гудящей с похмелься головы: