Представьте себе, что я — Адам, брошенный с размаху в гущу разбушевавшихся дьявольских сил. Адам, мир которого состоит из ветра, бури, снега, дождя, града, молний и грома, землетрясений и потопов, голода и холода и подавляющего присутствия чего-то огромного, неведомого. Адам, который пускает в ход весь свой крошечный разум, чтобы сохранить самостоятельность перед лицом этого избытка неизмеримости. В то же время он спокойно — ведь жизнь продолжается — выполняет свои неотложные дела в их нормальной последовательности, одно за другим, мало о чем думая и еще меньше рассуждая. Вообразите себе этого Адама и Мужчину — меня — в центре Вселенной в миниатюре; Вселенная представлена каютой бота «Дирекшн», лежащего на скалах Гренландии.
Мы живем не столько благодаря нашему воображению, сколько несмотря на него.
XLIX
Пища и огонь
Тело и душа
Спички: они в шкафу у меня на баке. Достаю их оттуда в большом количестве. Следующая мысль: надо сохранить их сухими — большая жестяная банка на полке. Она с чечевицей! Высыпаю чечевицу на пол. Нет, не всю, столько места спичкам не потребуется. Укладываю внутрь спички, закрываю крышку. Все в порядке. Теперь нужно во что-то положить банку. Вон маленький чемоданчик Сэма — самая подходящая вещь. Открываю: нарядные галстуки и белые воротнички. Долой их оттуда!
Кладу внутрь банку со спичками, заполняю остальное место продуктами и закрываю чемодан. Так, это сделано.
Керосин: пятигаллонный бидон до берега не дотащить. Есть одногаллонный, но он завален мешками,
По мешкам с углем лезу в кормовую часть трюма. Господи, что здесь творится! Перерываю мешки и ящики и наконец нахожу его. Хорошо!
Спирт для разжигания примуса в маленькой бутылочке. Нахожу и ее.
А где же сам примус? Валяется разбитый на полу. Еще один лежит в моем походном мешке вместе с плащ-палаткой, набором судков и т. д. Он на баке под койкой у правого борта, под грудой запасных канатов, одежды, принадлежностей художника. Выгребаю все на пол. Ага! Вот он, мешок!
Мука, рис, масло, бобы, суп-концентрат, кофе, бекон, шоколад, сигареты — все это идет в мешок. Готово.
Мои красавцы-хронометры! Я достаю их из футляров и осторожно заворачиваю в какую-то одежду, в несколько слоев. Кладу на дно рюкзака пару одеял, на них часы, секстан, мою серебряную флейту и киноаппарат, а поверх этого еще одеяла.
Затем я передаю это и всё остальное попавшееся под руку — одеяла, одежду — помощнику на палубу.
«Ну, довольно», — думаю я с гордостью.
— Выходите же оттуда, — в четвертый раз кричит помощник, вглядываясь в беспорядок, царящий в трюме.
Беспорядок! Это «ничья земля», груда обломков: двери, ящики, полки, обшивка, печные конфорки, кастрюли, сковороды, посуда, пружины, матрацы, инструменты, бобы, масло и книги — все это, растерзанное, разбитое, расплющенное, расколотое десятки раз, при каждом толчке, сотрясающем бот, взлетавшее на воздух и снова брошенное на пол.
Над моим письменным столом висел прибитый к шпангоуту портрет любимой. Я не забыл о нем. Я возьму этот портрет, решил я, спрячу его прямо на груди, под рубашкой, и он будет последней вещью, которая покинет судно вместе со мной. А вернувшись домой, я скажу: «Погляди-ка, родная, что я привез», — и покажу ей портрет. Затем скромно, но не настолько, чтобы совершенно скрыть свою доблесть, я расскажу ей, как в этот час смятения и страха подумал о ней. Ну и молодцом же я буду выглядеть!
И вот я снова, кое-как карабкаясь и цепляясь, пробираюсь назад на бак, нахожу там ее портрет, безмятежно взирающий на побоище, снимаю его и кладу себе за пазуху. Туда же отправляю конверт с деньгами, паспортом и разрешением на высадку в Гренландии и затем по воде, где ползком, где боком, карабкаясь и протискиваясь с отчаянным упорством, прокладываю себе путь назад и вылезаю на палубу.
L
Корабль затонул
Экипаж спасся
Помощник, работая, как десять грузчиков, переправлял вещи на берег. Путь был недалек: вместе с поднимающейся волной надо было прыгнуть с палубы на скалы и выбраться оттуда прежде, чем вода затопит скалу. Кинув вперед мешок, он следовал за ним, хватал его и оттаскивал в безопасное место на более высоком уступе.