Красное солнце освещало блестящий мокрый бот, из разошедшихся швов которого сочилась вода, как капли крови. Так, повернув свой изодранный бок к небу, открытый солнцу, дождю и снегу и вьющим гнезда птицам, если какая-нибудь птица соблазнится им, лежал «Дирекшн». И таким мы его оставляем.
ЧАСТЬ III
I
Готхоб. Конец июля
До полуночи остается только час или два, я сижу на холме над маленьким поселком Готхоб. Солнце почти село, и его пурпурный свет лежит на земле.
Я смотрю вперед на покрытые травой невысокие холмы, на обрывистые горы, возвышающиеся за моей спиной; смотрю на спокойную воду фиорда, на далекие вершины, резко выделяющиеся на огненном небе. Тихий вечер, очень тихий! Красота его так захватывающа, что трудно переносить ее в одиночестве. А из поселка доносится смех и танцевальная музыка, играют на аккордеоне.
Спускаюсь вниз, в деревню, и иду в плотницкую мастерскую, где танцуют. Помещение до отказа набито народом. Девушки, одетые в свои лучшие платья, стоят в ряд. На них яркие вязаные шапочки, широкие вышитые бусами воротники, кофточки пестрой расцветки, шелковые пояса, короткие штаны из тюленьей кожи и сапоги цвета киновари, отделанные выше колена черной полосой из собачьей шкуры и вышитым полотняным верхом. Я выбираю девушку и пересекаю комнату, направляясь к ней. Она смеется и дает себя обнять. Мы обхватываем друг друга руками и танцуем. Вот под какую музыку мы танцуем.
Четыре шага вперед, четыре шага назад; кругом, кругом, кругом, кругом. И как легко она танцует! Мы крепко обнимаем друг друга. Она сильна, гибка, молода и очень красива, как могут быть красивы гренландские девушки. Вдруг моя партнерша становится мне очень дорога. Я хочу сказать ей об этом и не могу. Хочу уйти с ней, уединиться в холмах, лечь с ней на траву в укромном месте. Мы бы лежали там и смотрели вверх, на небо.
— Подумай, — сказал бы я, — на всем свете только ты да я!
Она прижалась бы ко мне, и каждый бы чувствовал биение сердца другого. Как бы мы любили друг друга!
— Никогда, — может быть, сказал бы я, — никого я так сильно не любил!
Но вот танец окончился, а я не открылся ей: как я мог? Вскоре я ушел, опечаленный, домой.
Дома сразу лег спать. Но через открытые окна, лежа в сумерках без сна, слышал смеющиеся голоса влюбленных.
«Что за вздор! — думал я. — Придет какой-нибудь матрос, ущипнет ее за ногу, и они отправятся на холм».
Натянув на глаза и уши перину, как бы закутавшись в фальшивый мрак своего неверия, я наконец уснул.
Вот так, чтобы сохранить остаток гордости при унизительном сознании нашей неспособности любить, мы придумали ложь, что романтика — привилегия культурного человека.
II
Кнуд Расмуссен
Северная Гренландия
Жил-был охотник на тюленей, жена которого была так хороша, что ветер забывал дуть там, где она находилась. Поэтому перед ее жилищем море всегда было спокойно. Когда муж возвращался с охоты на тюленей и видел на море мельчайшую рябь, он знал, что жена его в палатке. Но если жена находилась на берегу, то как бы ни дул ветер в других местах, возле нее море было как зеркало.
Однажды, как обычно, муж уехал. Он заплыл на каяке очень далеко и вернулся домой только к вечеру. Увидев, что на берег накатываются большие волны, он сразу понял — жены нет дома. Он высадился и вошел в палатку. Палатка была пуста, жены в ней не было, но одежда ее была на месте. Муж недоумевал, куда она могла уйти. Он свернул палатку, спустил каяк на воду и стал грести вдоль берега. Проплыв довольно большое расстояние, он увидел палатку, из которой как раз вышел рослый мужчина с длинными волосами, завязанными узлом на затылке.
Охотник окликнул этого человека и спросил, не проходила ли здесь лодка.
И тот ответил:
— Вчера прошла лодка, плывшая с юга.
Тогда муж спросил:
— Можно ли здесь найти кого-нибудь, кто бы помог мне грести?
Рослый мужчина ответил, что может привести ему мальчика-сироту, а пока что пригласил охотника пристать к берегу, поесть вкусного рагу из кислой капусты с подгнившей печенкой. Охотник вошел в дом этого человека, наскоро поел рагу и вместе с сиротой тотчас же отправился в путь.