— Молодец, правильно, — я сжал ему руку. — Сам так живи и другим советуй.
Вскоре же подъехал Борька — приехал из города на автобусе.
— Борян! — я подскочил к нему. — Как жизнь?
— Да нормально! — засмеялся он хрипло. — Учусь хорошо.
А вскоре вдали заревел мотор мотоцикла. Мишка подлетел к ДК — весь в дорожной пыли, глаза горят.
— Пацаны! — заорал он с ходу, заглушая двигатель. — Отпросился на два дня! Начальник ворчал, но отпустил! Давайте гулять!
Мы обнялись все четверо. Когда-то вместе бегали по этим улицам босиком, а теперь каждый по-своему взрослел.
— Ну что? К речке? — предложил Макс. — Искупаемся?
И я только собрался встать, как подкатила телега. На ней парни из Ольховки — местные забияки. Вперёд выставился Стас Орешкин — здоровенный детина с наглой ухмылкой и бритым затылком.
— О-о-о! — заорал он на всю улицу. — Смотрите-ка! Берёзовские интеллигенты собрались! Один в торговом, другой в сельхозе… Чего ждёте? Медалей?
— Проезжайте мимо, Стасян, — спокойно сказал я и поднялся навстречу. — Не нарывайтесь.
— А мы и не нарываемся, Сеня! Мы ищем справедливость! — ухмыльнулся Орешкин и спрыгнул с телеги. За ним ещё шестеро таких же гоголей.
— Слышал я, у вас тут самогонщиков ловят… Твой батя тоже варит? Или только чужие?
У меня внутри всё вскипело. Борька сжал кулаки, а Макс побледнел.
— Повтори! — тихо бросил я и шагнул к нему.
— А что повторить? Что твой отец самогонщик? Или что вы тут все…
Он не успел договорить — мой кулак встретил его челюсть так быстро, что даже мухи не успели жужжать. Орешкин пошатнулся, но устоял. А дальше всё смешалось — крики, удары, пыль столбом… Их было семеро против нас четверых. Но мы дрались не за победу — за честь.
— Пацаны! К сараю! Там палки! — выкрикнул я сквозь грохот и бросился к деревянному сараю за ДК.
Мы рванули туда гурьбой — хватали что попало — доски, палки, черенки. Я первым делом урвал черенок от лопаты, остальные тоже не зевали.
— Борька, бери слева! Мишка, справа! Макс, тыл держи! — рявкнул я.
Ольховские лезли напором, но теперь силы были почти равны. Не просто кулаками — теперь у каждого в руках весомый аргумент. Первого я встретил тычком в живот — коротко, точно. Второго поддел ногой — тот рухнул в пыль. Длинная палка — это тебе не кулак. Борька же, хоть и неуклюжий, дрался как ломовой конь. А Мишка вертелся юрко, будто уж на сковороде. Макс, хоть и не боец, махал палкой отчаянно — так и ударил кого-то по плечу.
— В кольцо их! — орал Стас, но его дружки уже пятятся. Не до геройства.
Я понял — сейчас или никогда. Рванул вперед, полоснул Орешкина по ногам — он рухнул на землю. Навис над ним и черенок прижал к его груди.
— Еще раз про моего отца заикнёшься?
— Не… не скажу! — прохрипел он.
— И в Берёзовку больше ни ногой?
— Не сунемся…
— Тогда катитесь отсюда! Чтобы духу вашего не было!
Ольховские поднялись, кое-как залезли в телегу и укатили прочь, даже не оглянулись. Мы стояли посреди двора — мокрые, злые и счастливые. Макс вытирал кровь с разбитой губы. У Мишки на костяшках кожа лоскутами.
— Вот это да… — выдохнул Борька. — Думал, нас порвут.
— А я знал, что выстоим, — усмехнулся я.
— С чего вдруг? — удивился Макс.
— Потому что мы за своё стояли, а они просто хулиганы.
Вечером же мы уже сидели в лодке посреди реки. Солнце клонится к лесу, вода золотится. Борька лениво грёб веслом. Мишка болтал ногами за бортом. А Макс растянулся на досках и глаза прикрыл.
— Хорошо всё-таки, что мы разные, — сказал я негромко. — Каждый своё ищет. Но когда надо — вместе держимся.
— Да, — отозвался Макс. — И хорошо, что ты с батей поговорил. Мужик ты!
— Время сейчас такое… — я вздохнул. — Всё меняется. Главное себя не потерять.
Лодка покачивалась на воде, а где-то вдали кричали птицы. Я же смотрел на закат и все думал — жизнь это не только учёба да строевая на плацу. Это когда можешь защитить своих. И когда знаешь, за что дерёшься, то обязательно выстоишь.
Тем временем
Яркое солнце беспощадно плавило асфальт, когда поезд с протяжным, будто уставшим, свистом подкатывал к перрону. Коля Овечкин, подтянув ремень и поправив потертый вещмешок на плече, шагнул на знакомые бетонные плиты вокзала. Два года в военном училище не прошли даром — спина у него стала прямой, походка — уверенной, но в глазах все еще плясал тот самый мальчишеский огонёк, что когда-то зажигался по возвращении из пионерского лагеря.