— Александр Федорович, — голос Дятлова резал тишину, — ускоряйтесь. Мы уже выбились из графика на пару часов.
Акимов, начальник смены, молодой, но уже с усталыми глазами, не отрываясь смотрел на приборы. Что-то в поведении реактора его тревожило, словно под кожей ползла ледяная змея.
— Анатолий Степанович… — осторожно начал он, — мощность упала слишком резко. Может, стоит остановиться?
— Остановиться? — Дятлов дернулся к нему, как пружина. — Ты понимаешь, сколько сил мы вложили? Сколько людей задействовано? Нет! Идем по плану!
В углу за пультом находился — Леонид Топтунов. Мальчишка почти, только-только пришел на станцию. Руки дрожат, пальцы белые на кнопках.
— Товарищ Дятлов… — едва слышно пробормотал он. — Реактор ведет себя странно. Я таких значений не видел…
— Топтунов! — рявкнул Дятлов, будто выстрелил. — Здесь не место сомнениям. Делай, что велено!
— Леня, спокойно, — Акимов шагнул ближе к Топтунову, положил ладонь ему на плечо. — Все под контролем. Держись инструкции.
Но в глазах у Акимова читалась та же тревога, что и у Лени. Оба чувствовали — что-то идет наперекосяк. Но против Дятлова не попрешь — так учили.
Так что в 01:23:04 Топтунов сжал зубы и нажал кнопку аварийной защиты — АЗ-5. Стержни пошли вниз, в самое сердце реактора… И вдруг — вместо торможения, наоборот, произошел бешеный скачок мощности. Реактор взбесился.
— Что за черт⁈ — выкрикнул Акимов, глядя на приборы — стрелки зашкаливали, будто танцевали джигу.
— Этого не может быть! — Дятлов побледнел, а его губы дрожали. — Такого не бывает!
— Стержни застряли! — Топтунов судорожно давил кнопки, лицо его было залито потом. — Мощность растет! Не останавливается!
В этот миг бетон затрясся под ногами. Грохот был страшнее войны. Потолок рухнул, обрушившись градом обломков. Яркая вспышка выжгла глаза, воздух наполнился ядовитым дымом и радиоактивной пылью.
— Все живы⁈ — хрипло крикнул Акимов сквозь кашель и кровь во рту. — Леня! Анатолий Степанович!
— Я… здесь… — Топтунов еле поднялся, кровь струилась по лицу. — Что это было?..
— Не может быть… — Дятлов стоял посреди хаоса и бормотал. — РБМК не может взорваться… Это невозможно…
Но невозможное случилось. Сквозь дыру в крыше четвертого блока в ночное небо рвался столб радиоактивного пара и огня. Графитовые блоки полыхали адским светом, разбросанные по станции. И первыми на место катастрофы примчались пожарные Припяти и самой ЧАЭС. Лейтенант Владимир Правик, командир караула пожарной части №6, выскочил из машины, бросил взгляд на пылающую станцию и сразу понял — это не обычный пожар.
— Ребята! — голос у него дрожал, но был тверд. — Смотрите на этот огонь! Это не просто пламя. Осторожно, здесь всё иначе!
А через несколько минут к станции подъехал старший лейтенант Леонид Телятников, начальник военизированной пожарной части №2. Он шагал быстро, уверенно, будто шел в бой.
— Володя! — крикнул он Правику сквозь рев пламени. — Что тут творится?
— Леня, такого я еще не видел! — Правик показал рукой на развороченную крышу реактора. — Взрыв был такой силы, что полстанции снесло! И огонь… ты только посмотри, он синий, как будто светится!
Телятников прищурился, всматриваясь в зарево.
— Это графит горит, — тихо сказал он. — Значит, реактор разнесло. Придется лезть на крышу, но это смертельно опасно.
Правик выпрямился, в глазах у него мелькнула решимость.
— Мы знаем риск, — сказал он жестко. — Но если сейчас не остановим огонь, полыхнет третий блок. Тогда конец всем!
Пожарные взобрались на крыши соседних зданий и начали борьбу с пламенем. Никто из них не знал о радиации — ни дозиметров, ни защитных костюмов. Только обычная форма и каски. Они вдыхали радиоактивную пыль и пар, бросались прямо в ад.
— Вода не берет! — заорал один из бойцов, отбиваясь от жара.
— Не сдавайтесь! — перекрывал грохот Правик. — Главное — не дать огню пройти дальше!
Так прошел час. Руки людей дрожали, а лица выцвели. Кто-то схватился за голову — тошнота, металлический привкус во рту, глаза режет, ноги ватные. Но никто не отступал — они стояли до конца, даже не понимая, что получают смертельные дозы радиации. А в это время на станции инженеры метались между кабинетами, пытались осознать масштаб бедствия и хоть как-то удержать ситуацию. Виктор Брюханов — директор ЧАЭС, появился около трех утра. Лицо белое, а губы сжаты в тонкую линию.
— Николай Максимович! — обратился он к главному инженеру Фомину. — Что у нас? Насколько все плохо?