Горбачёв подошёл к стене, где висела старая карта. Тихий океан был утыкан красными флажками — советские базы, синими — американские. Он провёл пальцем по холодной глади океана и задержался на Курилах.
— Посмотрите, — его голос стал глухим, будто шепот ветра за окном. — Сколько тут железа. Сколько денег, сколько жизней мы положили ради того, чтобы держать друг друга на мушке.
— И что теперь? — Яковлев криво усмехнулся. — Предлагаете сложить автоматы и обняться?
— Нет, — Горбачёв резко повернулся. — Я предлагаю начать говорить. По-настоящему! Не лозунгами, а человеческим языком. Признать, что безопасность не может быть односторонней. Если хотим жить, а не выживать — пора искать общий язык.
Черняев оторвался от бумаг и подошёл к окну. Внизу по набережной гуляли матросы — молодые, упрямые, как сама страна. Они ещё не знали, что завтра их Генеральный секретарь скажет слова, которые могут перевернуть их мир.
— Знаете, что меня тревожит сильнее всего? — голос Черняева дрогнул. — Не Запад и не Политбюро. А вот эти мальчишки в тельняшках. Что они подумают, когда услышат — мы уходим из Афганистана?
— Может, решат, что всё было зря, — Яковлев пожал плечами. — Что их друзья остались там напрасно.
Горбачёв долго молчал, но потом медленно сказал.
— Нет, Толя, не зря… Они погибли ради того, чтобы мы наконец поняли, что дальше так нельзя. Мы обязаны остановиться.
Яковлев захлопнул папку с фотографиями Чернобыля и на секунду повисла тишина.
— Михаил Сергеевич, вы сами-то верите в это? — спросил он негромко.
— Верю. Но вера — это не знание. Это отчаяние, умноженное на надежду.
— Красиво сказано, — усмехнулся Черняев.
— Политика всегда была красивыми словами о страшных вещах, — бросил Горбачёв.
Часы же на стене пробили полночь. А за окнами все равно гудели корабли — город не спал. Горбачёв взял со стола листы с речью и обвёл взглядом своих людей.
— Ладно, товарищи, ещё раз пройдёмся по главным тезисам. И помните — завтра мы не просто говорим. Завтра мы объявляем миру, что Советский Союз готов меняться.
— А мир готов к нашим переменам? — Яковлев тихо спросил.
Горбачёв улыбнулся и устало ответил.
— Узнаем завтра…
Август
1986 год
Капитан Вадим Марков стоял на мостике «Адмирала Нахимова», глядя в темнеющее августовское море. Вечер пах перегретым металлом, солёной влагой и тревогой. Двадцать семь лет в морской форме научили его одному — океан не прощает самоуверенных. И сегодня эта мысль скребла по нервам, как нож по стеклу.
— Товарищ капитан, — вахтенный помощник Сергей Ткаченко шагнул ближе, — радиолокатор засёк судно по правому борту. Восемь миль дистанция.
Марков вскинул бинокль, но густая предвечерняя дымка размывала очертания. Лайнер гнал на Сочи, и каждая лишняя минута — это недовольство начальства.
— Что за судно? — спросил он, не отрываясь от стекла окуляров.
— Сухогруз «Пётр Васёв». Идёт встречным курсом.
Марков опустил бинокль. В глазах мелькнуло что-то острое — не страх, нет, а то особое беспокойство, что приходит к морякам, когда где-то в глубине всё начинает идти наперекосяк.
— Скорость?
— У нас — четырнадцать узлов. У него примерно так же.
— Расхождение?
— По правому борту, товарищ капитан.
Марков кивнул, но это был неуверенный кивок.
На нижних же палубах «Адмирала Нахимова» жизнь текла своим чередом. В столовой доедали ужин восемьсот тридцать восемь пассажиров — отпускники, командировочные, семьи с детьми. Августовский рейс — таких в том году было множество. Кто-то смеялся за партией в домино, кто-то читал вчерашнюю «Правду», кто-то мечтал о доме. В кают-компании Нина Петровна Соколова, пенсионерка, вязала внуку свитер — шерсть царапала пальцы, но мысли были светлыми. Рядом устроился Михаил Иванович Крылов — инженер с «Азовстали», возвращавшийся из ялтинского санатория.
— Знаете, — сказал Крылов, прикуривая сигарету, — всю жизнь по морям езжу, а всё равно не привык. Всё кажется — вот-вот что-нибудь да случится.
— Ну что вы такое говорите! — поморщилась Нина Петровна. — На море куда безопаснее, чем на шоссе. Статистика же есть.
— Статистика хороша на бумаге. А вот человеческий фактор она не считает.
— Какой ещё фактор?
Крылов затянулся и посмотрел в иллюминатор. За стеклом промелькнули огни встречного судна.