— Люди устают. Ошибаются и спешат. А море ошибок не прощает!
В это же время на мостике «Петра Васёва» капитан Александр Ткаченко — однофамилец помощника с «Нахимова», что потом покажется кому-то злой иронией судьбы — вглядывался в приборы. Сухогруз шёл в балласте из Новороссийска в Керчь, трюмы были пусты, корпус лёгок и нервен на волне — манёвренность выше, устойчивость ниже.
— Товарищ капитан, — вахтенный помощник Виктор Новиков склонился над радаром, пальцем ткнул в зелёное пятно. — Пассажирский лайнер на курсе. Дистанция быстро сокращается.
— Вижу, — Ткаченко прищурился, словно хотел прожечь блики на экране взглядом. — Скорость?
— Полный ход. Не сбавляет.
— Ну и пусть идёт, — хмыкнул капитан, но в голосе его скользнула тень раздражения. — Море не колхозная дорога, всем места хватит.
Но море этим вечером сжималось вокруг них, как тугой обруч. Два судна неслись навстречу друг другу с суммарной скоростью почти тридцать узлов — почти километр в минуту. Математика неумолима — времени в запасе всё меньше.
И на мостике «Адмирала Нахимова» зазвонил телефон — резкий, как выстрел. Марков снял трубку.
— Товарищ капитан, — голос из машинного отделения дрожал, как проволока под током. — У нас с главным двигателем неладно. Вибрация растёт.
— Насколько серьёзно?
— Пока держится, но лучше бы снизить обороты. Рискуем.
Марков бросил взгляд на часы. До Сочи рукой подать — меньше часа хода. Но любая задержка сейчас грозила выговором, а то и худшим…
— Держите пока, — сказал он глухо. — Дотянем до порта, а там разберёмся.
Это решение потом будут разбирать по косточкам комиссии и следователи, писать о нём в протоколах и спорить на судах. Но сейчас, в этот августовский вечер, оно казалось единственно возможным. А на «Петре Васёве» тоже было неспокойно. Рулевой Геннадий Петров держал штурвал обеими руками — пальцы вспотели, ладони скользили по дереву. Вчерашний проводы друга в увольнение не прошли даром — голова гудела, в глазах двоилось.
— Курс держать! — бросил Новиков через плечо.
— Есть курс держать, — ответил Петров, но голос прозвучал слабо, без прежней твёрдости.
А тем временем между судами осталось три мили. На экранах радаров две светящиеся точки ползли друг к другу, как стрелки часов на последней минуте. И в кают-компании «Нахимова» начинался вечерний концерт художественной самодеятельности. Баянист Пётр Семёнович Волков выводил «Катюшу», пассажиры подпевали: голоса сливались в один общий поток — живой, настоящий, человеческий звук. Но через несколько минут он оборвётся навсегда…
— Расцветали яблони и груши… — пела Нина Петровна — в её голосе звучала вся прожитая жизнь, вся вера в завтрашний день.
А Михаил Иванович Крылов стоял у иллюминатора и смотрел на вспыхивающие огни встречного судна.
— Слишком близко идёт… — пробормотал он.
— Что вы сказали? — переспросила Нина Петровна.
— Да так… Показалось.
Но не показалось — на мостике «Нахимова» капитан Марков уже понимал, что расхождение опасно близкое. Он схватил радиотелефон.
— «Пётр Васёв», «Пётр Васёв», я — «Адмирал Нахимов». Ваши намерения?
Однако ответ запоздал. На мостике сухогруза капитан Ткаченко смотрел на огни лайнера и думал — пассажирские всегда лезут вперёд, будто море принадлежит только им.
— «Адмирал Нахимов», я — «Пётр Васёв». Иду своим курсом. Расхождение по правому борту.
Марков сжал трубку так, что побелели костяшки пальцев.
— Дистанция слишком мала. Предлагаю увеличить расхождение!
— Принял! Отворачиваю вправо! — голос звучал резко, будто выстрел.
Но «вправо» на море — понятие зыбкое, как мираж на горизонте. То, что казалось спасением на мостике сухогруза, с лайнера выглядело иначе. И уже между судами оставалась всего одна морская миля. Скорость сближения — двадцать восемь узлов. Математика катастрофы становилась неумолимой, но оба экипажа ещё цеплялись за надежду, что успеют разойтись.
— Машина стоп! — Марков бросил команду так, будто мог остановить время.
— Есть машина стоп! — отозвался машинный телеграф, металлическим эхом отдаваясь в тишине.
Но остановить семнадцатитысячетонный лайнер мгновенно невозможно. «Адмирал Нахимов» продолжал нестись вперёд по инерции — каждая секунда приближала его к гибели. На «Петре Васёве» рулевой Петров отчаянно крутил штурвал. Сухогруз в балласте слушался руля неохотно, тяжело и лениво поворачивал корпус — слишком медленно для спасения.
— Давай быстрее! — Новиков почти сорвался на крик. — Крути!
— Не слушается! — Петров вцепился в штурвал до боли в пальцах. — Руль не слушается!