— Держитесь! — выкрикнул Крылов так, что его услышало само море. — Не отпускайте!
Но она уже не слышала. Вода ворвалась в лёгкие, обожгла изнутри, и сознание стало где-то на грани сна и небытия. Последнее, что увидела Нина Петровна, — огни «Петра Васёва», неподвижные, как чужие глаза, освещающие чёрную гладь катастрофы. «Адмирал Нахимов» ушёл под воду всего за 8 минут после удара. Судно, которому верили как себе, исчезло в бездне Чёрного моря, унеся четыреста двадцать три жизни.
Капитан Марков погиб вместе с кораблём. Он остался на мостике до самого конца — как велит морской устав и совесть. И через несколько дней водолазы нашли его тело — он всё ещё стоял у штурвала, будто пытался вести судно даже после смерти.
А Михаил Иванович Крылов выжил. Его вытащили из воды спустя два часа, когда к месту трагедии подошли спасательные суда. Три недели в больнице он лежал, глядя в потолок, а потом долгими ночами вздрагивал от криков утопающих и видел во сне ледяную воду Чёрного моря. Ну а через полгода Крылов давал показания на суде. Он говорил просто, без лишних слов — о панике на палубах, о нехватке жилетов и кругов, о том, с какой скоростью уходил вниз «Нахимов». Но больше всего — о людях. О простых советских пассажирах — кто возвращался из отпуска, кто ехал домой к детям, кто мечтал увидеть родных.
— Знаете, что меня поразило сильнее всего? — Крылов смотрел прямо в глаза судьям. — Не сама катастрофа. Такое случается… Меня поражает, как быстро всё забывается. Год пройдёт — будут помнить только семьи погибших. Десять лет — и те забудут.
Но он ошибался — не забыли. Помнят по-разному — кто с болью, кто с горечью, а кто как о страшном уроке, который нельзя повторять. А море помнит всех… «Адмирал Нахимов» до сих пор лежит на глубине сорока семи метров — ржавый силуэт на дне. Иногда туда спускаются водолазы — кто по работе, кто от любопытства. Говорят, внутри ещё можно найти очки, часы, фотографии — всё, что осталось от жизни.
И баян Петра Семёновича Волкова тоже там — на самом дне. Немой свидетель той августовской ночи, когда музыка оборвалась на полуслове, а четыреста двадцать три человека не вернулись домой.
Глава 9
Дым от сигарет висел в воздухе густым облаком, как кисель из школьной столовой. Я втянул его в себя — глубже, чем хотелось бы и почувствовал, как горечь раздирает горло, будто наждак. Под сапогами — свежий холмик, земля еще рыхлая, сырая, с запахом дождя и чего-то безвозвратного.
— Лерка — тварь, — Макс сплюнул в траву. Его скулы ходили ходуном. — Борька ведь почти доучился и диплом бы получил. Он парень башковитый был! На работу бы его с руками и ногами оторвали. Но из-за этой стервы он теперь в могиле лежит!
Миша молча кивал, ловко стряхивая пепел на землю. Обычно в его глазах плясали чертики, а сегодня — пустота, как в колодце без воды.
— Все беды от баб, — Макс зашаркал подошвами по сырой земле. — И еще осмелилась прийти на похороны! Видели, как рыдала? Актриса чертова!
И во мне вдруг что-то хрустнуло в тот момент. Может, злость за эти дни накопилась, а может, просто устал ждать, когда кто-нибудь скажет что-то умное.
— Заткнись! — выдохнул я и шагнул к Максу. — Лерка тут ни при чем. Не смей так о ней говорить!
Макс отступил, будто я ударил его кулаком. В глазах его появилось удивление, а потом обида.
— Сенька, ты чего…
— Борька за ней бегал сам, как щенок, — перебил я. — Она ему сто раз говорила — «Не нужен ты мне». Сто раз! Что теперь, она должна была полюбить его только за то, что он хвостом вилял? Девчонка, что — вещь?
И тишина стала плотной, как в бомбоубежище после тревоги. Где-то вдали каркнула ворона — единственный живой звук среди этого мёртвого царства.
— Может, ещё скажешь, что это я Борю сгубил? — я смотрел то на Макса, то на Мишу. — Ну?
Они стояли с опущенными головами, будто двойку схлопотали у доски. Макс тер в пальцах окурок до крошек, а Миша носком ботинка вычерчивал на земле какие-то тайные знаки.
— Боря сам виноват. Только он и никто больше, — бросил я сигарету и раздавил её. Слова вышли жесткими, но что теперь? Правда всегда больнее лжи.
— Идемте к тёте Клаве, — сказал я уже на ходу. — Ей сейчас, помимо денег, еще и помощь по дому нужна.
Дом Борькиных родителей торчал на самом краю деревни — кривой, облупленный, ставни держались на честном слове. Во дворе валялись ржавые ведра да сломанная телега, дрова не колоты. Тётя Клава встретила нас у порога — глаза красные, но слёзы уже высохли.
— Проходите, мальчики… — голос дрожал, но она держалась из последних сил. — Я чайник поставлю…