Я мигом натягиваю вещи и выскакиваю во двор. Морозный воздух хлещет по щекам, а мы уже стоим втроём на снегу и ругаемся наперебой — как будто снова нам по пятнадцать. Казарменная муштра, строевая подготовка, политзанятия — всё это исчезло. Остались только мы — трое пацанов из Берёзовки.
— Слушайте, — вдруг говорит Мишка с заговорщицкой улыбкой, — а давайте по-старому? У меня в погребе самогон стоит — дед ещё гнал до того, ну вы поняли…
— Вот это дело! — Макс сразу оживляется. — Сенька, ты как?
— По чуть-чуть можно, — отвечаю я. — Не каждый день встречаемся.
И мы двинули к нему домой. Там в погребе было сыро и пахло квашеной капустой. А на полке стояла трёхлитровая банка с прозрачной жидкостью — будто музейный экспонат эпохи застоя.
— Дед говорил, что «Это не самогон — это огонь», — предупреждает вдруг Мишка и разливает по гранёным стаканам. — Градусов семьдесят будет.
— Да брось ты! Мы же не девчонки! — отмахивается Макс.
Я подношу стакан к носу — запах такой резкий, что глаза слезятся. В училище нам вдолбили, что алкоголь — враг дисциплины. Но сейчас мне плевать на дисциплину и уставы.
— За встречу! — говорю я.
— За дружбу! — подхватывает Мишка.
— За то, что живы! — рубит Макс.
И мы выпили разом. Самогон прожёг горло так, что стало жарко даже в валенках. Мир же вокруг сразу стал ярче — снег засверкал, а лица друзей заиграли новыми чертами. Дальше же всё смешалось — Макс вдруг объявил себя поэтом и полез читать стихи собственного сочинения на заборе. В одних трусах… На двадцатиградусном морозе… Мы ржали так, что соседи свет зажгли.
— Зима, зима, ты белая… — орал Макс, размахивая руками, — а я стою в трусах!
Мы с Мишкой пытались его стащить с забора, но Макс упирался, как заведённый, и продолжал шпарить стихи. А соседи уже высовывались из окон.
— Семёнов, — шепчет Мишка, — может, ну его? Замёрзнет — сам слезет.
— Нет, — отрезал я. — Замёрзнет насмерть, дурак же.
В конце концов мы его стянули, но даже когда тащили в сарай, Макс не унимался — бормотал что-то про вечную зиму и бессмертную любовь. И мы заснули прямо на сене, укрывшись дедовским тулупом. Ну а проснулся я потом от того, что кто-то тыкал меня палкой в бок. Открыл глаза — над мной навис Мишкин дед, морщинистый, как сушёное яблоко, и ржёт так, что слёзы текут.
— Ну что, орлы, как спалось в сене? — спрашивает он, покашливая.
Голова гудела так, будто по ней всю ночь молотили кувалдой. Во рту пересохло, тело ломило. Макс валялся рядом и тихо стонал. Мишка сидел на корточках, держась за голову.
— Дед… — простонал он. — А что мы вчера творили?
— То же, что все молодые болваны делают, — усмехнулся дед. — Пили, орали, соседей будили. Максимка твой на заборе стихи читал в трусах. Хорошо хоть не околел насмерть.
— Помню… — Макс застонал громче. — Кажется, я был гением вчера.
— Был, — подтвердил дед. — Гением идиотизма.
С трудом мы привели себя в порядок. И решили, что надо развеяться после такого. Мишка предложил рыбалку — мол, на льду башка прояснится. Никто спорить не стал — и вскоре озеро встретило нас ослепительным блеском и хрустким морозом. Пробили лунки ломиком, расставили удочки и замерли в ожидании.
— Всё-таки хорошо дома, — сказал я, глядя на заснеженные берега.
— Угу… — кивнул Макс. — В училище такой красоты не увидишь.
Мишка молчал, да смотрел на поплавок так внимательно, будто ждал сигнала из космоса. И вдруг вскочил.
— Клюёт! Большая!
Дёрнул удочку резко… Слишком резко… Лёд под ним жалобно треснул и Мишка ухнул вниз по пояс в ледяную воду.
— Тону! — заверещал он. — Спасайте!
Мы с Максом бросились к нему. Мишка барахтался и вопил так, будто его уже утащила морская пучина.
— Спокойно! — ору я, цепляясь за его рукав. — Не дёргайся!
— Я тону! Я замерзаю! — вопил Мишка.
В итоге вытащили его кое-как на лёд — мокрый весь, дрожит как осиновый лист.
— Мишка… — тяжело дыша сказал Макс. — Ты идиот.
— Почему? — обиделся тот.
— Потому что ты стоял на мели. Вода тебе по колено была!
Мишка уставился на полынью, потом на нас.
— А я думал глубоко…
— Думал… Башкой думать надо было! — фыркнул Макс.
Так что домой мы возвращались промёрзшие и голодные. Мишку пришлось переодевать, он чихает без остановки и зубами клацает.
— Слушайте, — сказал я затем, когда отогрел пальцы у печки, — а давайте поколядуем, как раньше.
— Колядовать? — Макс уставился на меня поверх кружки чая. — Ты серьёзно? Мы ж не пацаны уже.
— Ну и что? — огрызнулся я. — Традиция. Может, кто и угощением поделится. Весело же!