— «Правдоподобное отрицание», доведённое до гротеска, — кивнул Тауэр. — Президент не несёт ответственности за то, о чём не знает. Но может ли он вообще управлять страной, если не ведает, что происходит у него под носом?
Скоукрофт поднял голову от бумаг, взгляд его был острым и усталым.
— Вы ему верите? Рейгану? Верите, что он действительно не знал?
Вопрос повис между ними, как обнаженный провод под напряжением. Каждый понимал — от ответа зависит не только доклад, но и будущее Америки.
— Я знаю Рональда Рейгана давно, — медленно проговорил Тауэр, будто взвешивал каждое слово на весах совести. — Он человек убеждений. Иногда эти убеждения затмевают ему реальность. Он видит не то, что есть, а то, во что хочет верить. Освобождение заложников, борьба с коммунизмом в Центральной Америке — для него это святые войны.
— А у святых войн всегда один финал, — хмыкнул Маски. — Крестоносцы торгуют с неверными и сами становятся заложниками собственных иллюзий.
— Вот она — ирония истории, — добавил Скоукрофт. — Администрация, объявившая Иран частью «империи зла», тайком продаёт ему ракеты. Конгресс запрещает помощь контрас — Белый дом обходит запрет через швейцарские счета и подставные фирмы.
Тауэр вернулся к столу и положил ладонь на пухлый отчёт.
— Двести девяносто страниц, — сказал он тихо. — Двести девяносто страниц, которые могут поменять ход американской истории. Мы обвиняем президента в утрате контроля. Мы обвиняем систему в отсутствии подотчётности. Но главное — мы ставим под сомнение саму идею — можно ли оправдать любые средства благими целями?
— И что дальше? — спросил Маски, голос его был сух и твёрд. — Рейган извинится перед страной? Пара козлов отпущения уйдёт в отставку? Всё снова пойдёт по кругу?
— Назад дороги нет, — Скоукрофт провёл ладонью по лбу, словно стирая усталость. — После этой истории правила изменятся навсегда. Конгресс уже не станет верить исполнительной власти вслепую. А народ… Народ теперь знает — правительство способно солгать во имя «высшей справедливости».
— Может, это даже хорошо, — задумчиво бросил Тауэр, глядя в мутное окно. — Демократия не живёт без сомнений. Мы слишком долго принимали президентское слово за истину в последней инстанции.
Дождь забарабанил по стеклу, будто кто-то снаружи пытался пробиться внутрь. В комнате стало темно, Маски щёлкнул выключателем и жёлтый свет лампы лег на страницы доклада, превращая их в реликвию и приговор.
— Знаете, что меня пугает больше всего? — Скоукрофт всмотрелся в пляску теней на стенах. — Не сам факт, что это произошло, а то, как просто это оказалось. Несколько человек в подвале Белого дома решили переписать внешнюю политику США. И у них почти получилось…
— Почти, — кивнул Маски. — Вот ключевое слово. Если бы не тот сбитый самолёт над Никарагуа, если бы не Хасенфус, если бы не ливанская газета… Мы бы до сих пор жили во тьме.
— История любит шутить, — усмехнулся Тауэр. — Великие замыслы рушатся на пустяках. Ватерлоо для Наполеона, Ватергейт для Никсона и теперь Иран-контрас для Рейгана. Всегда найдётся соломинка, что сломает спину верблюду.
— Но Рейган не Никсон, — возразил Скоукрофт резко. — Никсон видел врагов даже в собственном отражении. Рейган… Он верит в людей. Иногда чересчур…
— Вот его трагедия, — Маски пожал плечами. — Он доверился Кейси, Пойндекстеру, Норту. Поверил, что они служат стране. А они служили собственным представлениям о патриотизме.
Тауэр взял ручку, чернила легли на титульный лист доклада твёрдо и чётко — ни тени сомнения. Следом расписались Скоукрофт и Маски.
— Решено, — коротко бросил Тауэр. — Завтра мы покажем доклад президенту. А потом — всему миру.
— И что мы скажем миру? — Маски поднял глаза. — Что американская демократия сильна, потому что способна признавать ошибки? Или что она слаба, раз эти ошибки вообще возможны?
— Мы скажем правду, — ответил Тауэр негромко. — Или хотя бы ту часть правды, которую удалось выкопать из-под завалов лжи. Остальное решит история.
Скоукрофт аккуратно сложил бумаги в папку — так медленно и бережно, словно прощался с целой эпохой.
— Иногда мне кажется, мы все играем в театр, — тихо сказал он. — Каждый держится за свою роль, читает реплики по бумаге. А настоящая жизнь идёт где-то за кулисами.
— Возможно, — коротко бросил Тауэр. — Но наша задача — вытащить эту жизнь из-за кулис. Показать людям, чем на самом деле живёт их правительство.
Сейчас где-то в городе не спали журналисты — жадные до сенсаций, политики — нервно курящие у телефонов и простые американцы, которым ещё только предстояло узнать, что завтра их вера в непогрешимость власти рухнет навсегда. А здесь, в прокуренной комнате на Капитолийском холме, трое мужчин заканчивали работу, которая вскоре станет частью учебников истории.