— Товарищ Афанасьев, — в кабинет вошёл Андрей Калниньш, корреспондент с двадцатью годами в печати и взглядом человека, который привык ходить по минному полю. Голос у него был осторожный — как у сапёра, столкнувшегося с очередным неразорвавшимся снарядом. — Есть информация… о готовящихся мероприятиях.
Афанасьев поднял глаза. Они оба знали, о чём речь. Но произнести это вслух — всё равно что перейти Рубикон.
— Садись, Андрей. И дверь закрой.
Калниньш сел медленно, осторожно, словно кресло могло взорваться. Он был из тех, кто умел читать между строк не только чужие тексты, но и собственную судьбу.
— Двадцать третье августа, — произнёс он. Эти слова повисли в воздухе тяжёлым приговором. — Сорок восемь лет назад…
— Я помню дату, — перебил Афанасьев жёстко. — Вопрос не в этом. Что они собираются делать?
Калниньш вытащил из внутреннего кармана сложенный листок. Пальцы дрожали — не от страха, а от понимания того, что происходит.
— По неофициальным данным, в Риге, Вильнюсе и Таллине планируют одновременные акции. Люди хотят… вспомнить.
— Вспомнить? — Афанасьев усмехнулся горько. — Как будто можно забыть то, что въелось в кости.
Он встал и подошёл к окну. На улице Ленина редкие прохожие брели по своим делам. Советская рутина текла привычно и плавно, но под этой гладью уже закипало нечто дикое и неостановимое.
— Ты понимаешь, что это значит? — спросил он, не оборачиваясь.
— Понимаю. Но понимаю и другое, что время меняется. Горбачёв говорит о гласности, о пересмотре прошлого. Может быть…
— Может быть… — Афанасьев повернулся. — Мы стоим на краю чего-то такого, что либо сметёт нас всех к чёртовой матери, либо наконец освободит. Кто знает?
И в дверь постучали — на пороге возникла секретарь Зинаида Петровна. У нее была интуиция шамана и она будто всегда появлялась вовремя.
— Виктор Михайлович, вам звонят из Москвы. Аппарат ЦК.
Слова её были как холодная вода по затылку — всё стало реальнее и ближе. Афанасьев кивнул и посмотрел на Калниньша так, словно видел его впервые.
— Скажи, я на совещании, — бросил Афанасьев, не отрываясь от своих мыслей. — Освобожусь только завтра утром.
Зинаида Петровна кивнула и исчезла за дверью. Она умела не слышать того, что не предназначалось для её ушей — настоящий редакционный призрак, растворяющийся в коридорах между строк.
— Значит, уже наверху знают, — хрипло сказал Калниньш.
— А ты думал, не узнают? — Афанасьев вернулся к столу и плеснул себе чаю из видавшего виды термоса. Крепкий, почти чёрный — такой пьют перед тем, как решиться на невозможное. — Не в том вопрос, кто знает. Вопрос в том, что делать будем.
— А что мы можем? — Калниньш усмехнулся. — Мы журналисты. Мы пишем о том, что есть.
— Или о том, что должно быть, — бросил Афанасьев. — Или о том, чего не должно случиться никогда.
Он открыл ящик стола и извлёк папку с грифом «Секретно». Фотографии внутри были черно-белыми, как сама память — лица людей, которые меняли ход истории одним росчерком пера.
— Смотри, — он выложил снимок перед Калниньшем. — Август тридцать девятого. Москва. Молотов и Риббентроп подписывают пакт. А вот здесь — секретный протокол. Тот самый, о котором официально никто не знает.
Калниньш взял фотографию, пальцы его дрожали едва заметно. На снимке стояли люди, решавшие судьбы миллионов одним движением руки.
— Откуда это у тебя?
— Неважно. Важно, что это существует. И важно, чтобы люди знали правду о своей истории.
— Правду? — Калниньш усмехнулся и посмотрел в окно, где фонари уже превращали Ригу в город теней и полутонов. — Что такое правда, Виктор Михайлович? То, что пишут в учебниках? То, что шепчут на кухнях? Или то, что глухо ноет в памяти?
Афанасьев задумался. За стеклом вечер разливался по крышам медленно и вязко.
— Правда — это то, что заставляет людей выходить на улицы несмотря на страх. То, что не дают забыть ни приказы, ни запреты.
В этот миг снова зазвонил телефон — пронзительно, как выстрел.
— Да… Слушаю… Нет, мы ничего не планируем… Понял. Буду держать вас в курсе.
Он положил трубку и посмотрел на Калниньша долгим взглядом.
— Это был Борис Пуго. Первый секретарь ЦК Компартии Латвии. Он… нервничает.
— Из-за чего?
— Из-за настроений. Говорит, что люди собираются группами, обсуждают… прошлое.
Калниньш подошёл к книжному шкафу. Между томами Маркса и Ленина прятались несколько книг на латышском языке — тихие свидетельства времени до всех этих протоколов и пактов.