— Знаешь, что я думаю? — произнёс он негромко, не оборачиваясь. — Мы живём в странное время. История перестаёт быть монополией власти и становится делом каждого.
Афанасьев усмехнулся — коротко, как человек, привыкший рисковать.
— Опасные мысли, Андрей. Но может быть… единственно верные.
— Опасные? Или просто честные? — Калниньш резко обернулся. — Всю жизнь мы писали то, что нам разрешали. А теперь, может, пришло время сказать то, что должны.
Афанасьев молчал. Его взгляд скользил по фотографиям, рассыпанным на столе — лица, документы, тени прошлого. В глазах боролись осторожность партийного волка и азарт настоящего репортёра.
— Двадцать третье августа, — наконец выдохнул он. — Если они выйдут на улицы…
— Мы должны быть там, — перебил Калниньш. — Не как чьи-то рупоры, а как свидетели.
— А потом что напишем? — голос Афанасьева стал хриплым, почти чужим.
— Напишем правду. Какой бы она ни оказалась…
И Афанасьев встал, шагнул к сейфу в углу. Замок щёлкнул — коротко, как выстрел. Он достал папку — она была плотная, тяжёлая, с грифом «секретно». Лицо его стало жёстким.
— Есть кое-что ещё, — тихо сказал он. — У меня копии документов. Настоящих. О том, что было в сорок первом — о депортациях и том, как людей грузили в вагоны для скота…
Он запнулся, а голос дрогнул — впервые за вечер.
— Мою жену… её семью тогда забрали. Она была ребёнком. Помнит всё до мелочей… — Афанасьев сжал кулаки, будто хотел раздавить собственную память.
Калниньш кивнул — коротко, по-мужски. В каждой латвийской семье были свои шрамы. Их не показывали на страницах газет, но они жили в каждом взгляде, в каждом кухонном разговоре.
— Значит, решено? — спросил он негромко.
— Пока нет, — отрезал Афанасьев. — Но если история поворачивает — мы не имеем права стоять в стороне.
Они долго сидели в полумраке, перебрасываясь короткими фразами — планы, риски, имена тех, кому можно доверять. За окном Рига накрывалась тёмным покрывалом, но ночь казалась живой, напряжённой, как струна перед разрывом. Но в других кабинетах тоже горел свет — кто-то ещё не спал, кто-то тоже делал выбор между страхом и правдой. История готовилась к новому витку. И никто не знал, чем он обернётся утром…
Я сидел на броне БТРа, курил и наблюдал, как Овечкин, здоровяк под два метра ростом, тщетно пытается впихнуть свою махину в узкий люк механика-водителя. Картина такая, что хоть в анекдот — плечи как у штангиста, а лезет в железную коробку, будто в гроб с запасом.
— Сенька, — выдохнул он, высунув багровую от напряжения физиономию, — может, ну его? Я тут застряну и потом автогеном вынимать будете.
— Давай-давай, богатырь, — усмехнулся я, стряхивая пепел на раскаленную броню.
Тем временем наш старшина Карим подошёл бесшумно, как тень. Чёрный от солнца ташкентский узбек, он плюнул в песок и оглядел нас с ленивой усмешкой.
— Лейтенанты, хватит балаганить, — голос у него был хриплый, прокуренный. — Через полчаса выдвигаемся. Разведка засекла караван — через перевал Спин-Гар идут. Оружие, боеприпасы… Может, «стингеры» притащили.
Колян наконец протиснулся внутрь и высунул голову наружу.
— А сколько их?
— Тридцать, не меньше, — Карим развернул помятую карту. — Плюс охрана. Духи не дураки — знают, что мы их караваны пасём. Так что готовьтесь. Будет жарко.
Я затянулся напоследок и бросил окурок под колёса. Четыре месяца в Афгане — вроде и не срок, но уже знаешь, что здесь каждый рассвет может стать последним. Нас с Коляном сразу сюда направили, а вот Форсункова и Рогозина в другие места и части до выпуска распределили.
Но я бы не сказал, что мне здесь было страшно. Я уже давно понял, что я слишком мало на что могу повлиять, пусть даже и знаю многое. Сейчас все кругом стремительно меняется и все грызутся друг с другом по любому поводу. Только и ищут повод выставить друг друга в мерком свете, да припомнить прошлое. Но это люди — они слишком живые и слишком зависимы от ошибок — они без них не могут.
А я… Ну а что я? Я всего лишь лейтенант и принимаю то, что есть вокруг меня в данный момент. Смерть тут ходит рядом, как сторожевой пёс и ты никогда не угадаешь, когда она вцепится в твое горло. Вот и все, что здесь стоило понимать и принимать.
— Товарищ старшина, — я аккуратно сложил карту и посмотрел Кариму в глаза. — Почему именно мы? Мы же артиллеристы, а не пехота.
Старшина усмехнулся уголком губ.
— Потому что ты, Семёнов, самый башковитый из всех молодых лейтенантов. А Овечкин — силачище. В горах же без мозгов и силы делать нечего. Так что мне сейчас потребуется ваша помощь.