— Георгий Петрович, — сказал наконец Чебриков, — а вы верили в коммунизм?
— Как это?
— Ну, искренне верили? Что построим светлое будущее?
— Знаете… в молодости верил. А потом… потом стал понимать, что люди сложнее любых теорий.
— Вот именно. А теперь эти сложные люди получили возможность говорить то, что думают.
— И что же они думают?
— То же, что думали их деды и прадеды. Что армяне — враги азербайджанцев, а азербайджанцы — враги армян.
Телефон снова зазвонил. Чебриков взял трубку, слушал молча, только кивал.
— Понял… Да, немедленно… Усилить охрану… — положил трубку и посмотрел на собеседников. — Это было из Сумгаита. Начались беспорядки.
— Серьезные?
— Пока не очень, но может разгореться.
— Мне пора к Лигачеву. Что передать? — Разумовский встал.
— Передайте, что ситуация критическая. И что нужны решительные меры.
— Какие меры?
— Не знаю, Георгий Петрович, — Чебриков пожал плечами. — Честно не знаю. Раньше мы бы ввели войска, арестовали зачинщиков. А теперь? Теперь это будет «подавлением демократии».
— А если не вводить войска?
— Если не вводить, будет кровь. Много крови.
Разумовский направился к двери, но остановился.
— Виктор Семенович, а вы не думали, что мы, может быть, не правы? Что народы действительно имеют право на самоопределение?
— Право-то имеют, — Чебриков усмехнулся горько. — Вопрос в другом — готовы ли мы к последствиям этого права?
— А если не готовы?
— Тогда нас ждет то, что ждет все империи, Георгий Петрович. Распад!
Разумовский вышел, а Чебриков остался один. Он подошел к сейфу, достал бутылку коньяка «Арарат» — ирония судьбы, армянский коньяк в разгар армяно-азербайджанского конфликта. Налил в стакан и выпил залпом. После чего взял телефон, набрал номер.
— Товарищ Крючков? Это Чебриков. Нужно срочно усилить агентуру в Закавказье. Да, именно так. И подготовить планы на случай… на случай самого худшего…
Март выдался паршивым. Пыль въедалась в глаза, солнце жарило так, будто кто-то наверху решил поджарить всю эту богом забытую землю. Я сидел возле гаубицы, курил и думал о том, что жизнь — штука непредсказуемая. Вчера вроде только был курсантом артиллерийского училища, а сегодня лейтенант Семенов в самой жопе мира.
— Сенька, командир вызывает, — Овечкин подошел, вытирая пот с лица.
— Что на этот раз? — я затушил сигарету о камень.
— Говорят, с другим подразделением работать будем. Поблизости больше никого нет.
Старшина Карим, наш узбек, что-то пробормотал на своем языке, пока чистил автомат. А Кузнецов молча собирал рацию. Но мы все понимали — если объединяют подразделения, значит, дело серьезное.
А уже через час к нам подъехал УАЗик, из которого вылезли четверо. И тут я как глаза выпучил от удивления. Среди них был Кирилл Козлов — мой друган из Березовки.
— Блин, Сенька! — он широко улыбнулся, показав желтые от курения зубы. — Не думал тебя здесь встретить.
— Кирилл, черт возьми, — я обнял его. — Сколько лет, сколько зим.
— Четыре года уже здесь торчу, — он закурил, предложил мне. — А ты когда приехал?
— Меньше твоего. Я ведь в училище четыре года был, — я взял сигарету. — Лейтенант теперь, видишь.
— Да ну? А я так и остался сержантом, — в его голосе не было зависти, скорее усталость. — Зато опыта набрался.
Его товарищи потом еще представились, старшина Петров, водитель Рахмон — еще один узбек, и младший сержант Димка Макаренко.
— Ну что, земляки встретились, — Петров усмехнулся. — Теперь работать надо. Задание простое — прочесать ущелье, духи там засели.
— Простое, — пробормотал Кирилл. — Здесь ничего простого не бывает.
Он был прав. Через три часа мы поняли это на собственной шкуре. Ущелье оказалось ловушкой. Духи знали, что мы идем, и приготовились как следует. Первыми полегли Рахмон и Димка. Потом ранили Кузнецова. Мы отстреливались, но патроны кончались, а их становилось все больше.
— Сдавайтесь! — крикнул кто-то на ломаном русском. — Живыми останетесь!
— Пошли они, — прошипел Кирилл, перезаряжая автомат.
— Подожди, — я схватил его за руку. — Может, и правда стоит? Мертвыми мы точно никому не поможем.
Он посмотрел на меня долгим взглядом.
— Ты же офицер, Сенька. Тебе решать.
Решение далось тяжело. Но когда увидел, как Карим истекает кровью, понял — другого выхода нет.
— Прекращаем огонь! — крикнул я.
Нас связали, завязали глаза и потащили куда-то в горы. Дорога заняла часа два. Все это время я думал о том, правильно ли поступил. Офицерская честь требовала сражаться до конца, но здравый смысл подсказывал — живой пленный лучше мертвого героя. Нас привели в какую-то пещеру и развязали глаза. Вокруг сидело человек десять бородатых мужиков с автоматами. Главный, судя по всему, был лет пятидесяти, с седой бородой и умными глазами.