Его лицо стало серьезным.
— Покажи руки.
Показал — мозоли от орудийного затвора не спутаешь ни с чем.
— Артиллерист, — кивнул Ахмад. — Хорошо стрелял?
— Попадал.
— Значит, убивал моих братьев.
— Да. Как и ты моих.
Мы долго смотрели друг на друга, но потом он рассмеялся.
— Война кончилась. Теперь мы просто два дурака в горах. Куда тебе надо? — и я сообщил координаты.
— Шайтан-дара, — он побледнел. — Зачем?
— Личные дела.
— Там нехорошее место. Люди говорят…
— Что говорят?
— Разное. Что время там течет не так. Что кто входит — не выходит. Или выходит не тем, кем был.
— Суеверия.
— Может быть. Но я туда не пойду.
— Тогда просто покажи дорогу.
— Пятьдесят долларов.
— Двадцать.
— Тридцать. И ты сумасшедший.
Возможно, он был прав. Шли мы два дня по козьим тропам. Ахмад рассказывал про войну, я слушал и сравнивал с тем, что помнил сам. Странно было идти по тем же местам, где когда-то стрелял из гаубицы.
— Вон там, — он показал на дальний хребет, — ваши вертолеты сбили. Помню, как горели.
— А вон там, — показал я в другую сторону, — мы отбивали атаку. Трое суток без сна.
— Может, мы друг в друга стреляли?
— Может.
— И что теперь?
— Теперь ты получишь свои тридцать долларов, а я пойду в это чертово ущелье.
И на второй день он остановился у развилки троп.
— Дальше сам. Левая тропа ведет в Шайтан-дару. Часа три ходьбы.
— Спасибо.
— Русский, — он положил руку мне на плечо. — Не ходи туда. Плохое место.
— Должен.
— Почему?
Хороший вопрос. Почему? Из-за любопытства? Из-за того, что жизнь потеряла смысл окончательно? Или просто потому, что больше некуда идти?
— Не знаю, — честно ответил.
Он кивнул, как будто понял.
— Аллах с тобой.
Я остался один. Тропа вела вверх, между острыми скалами. Воздух становился разреженным, дышать тяжело. Но я шел, потому что назад дороги уже не было. Ущелье открылось внезапно. Узкая расщелина между черными стенами, а внизу — тот самый ручей. Вода в нем была странного цвета и пахло металлом.
Спустился вниз. Тишина была абсолютной — даже ветра не слышно. Только журчание воды, но и оно звучало не так, как должно. Присел у ручья, зачерпнул воду ладонью. Холодная, но не обжигающая. Обычная вода, если не считать цвета. И тут я заметил свое отражение. Из воды на меня смотрело мое лицо — не лицо Сеньки, а именно мое. Мое прежнее лицо… Я уж даже начал его забывать.
Я опустился на колени у самой воды и снова посмотрел на свое отражение. И подумал о жене и дочери, да о том, что я оказался здесь спустя столько лет одиночества. Сначала думал — это второй шанс. Можно все изменить, прожить по-другому. Но чем дольше находился здесь, тем яснее понимал — это не жизнь, а издевательство и хватит уже себе лгать, что я счастлив — это не я, не моя жизнь…
Слезы снова потекли по щекам. Слезы надежды? Или отчаяния? Не знаю. Знаю только одно — больше так не могу. Достаточно я страдал, достаточно ждал. Ручей журчал, переливался металлическим блеском. Что-то в нем было неправильное, неземное.
Но нужно ли мне возвращаться? В тот мир, где я остался один, где каждый день — мука? Семью все равно не воскресить. А здесь… здесь я могу прожить иную жизнь ради других людей. Но это будет ложь и притворство. Нет… Лучше хотя бы попытаться вернуться. Пусть даже и умру в этом странном ручье. Я поднялся, сделал шаг к воде. Ручей словно ожил, забурлил сильнее. Металлический привкус стал нестерпимым.
— Лариса, — прошептал я. — Аленка. Я иду к вам.
И прыгнул… Вода оказалась не водой, а чем-то густым, тягучим. Меня закружило, потащило вниз, в глубину, которой не должно было быть в горном ручье. Я попытался всплыть, но руки и ноги не слушались. Легкие горели, в глазах темнело. А последнее, что помню — лица жены и дочки, улыбающиеся мне из глубины металлической воды…
После
Вода в реке была грязная и холодная. Спасатель Михалыч тащил из-под моста очередного утопленника, матерясь сквозь зубы. Сентябрь выдался паршивый — третий за неделю.
После чего стал делать искусственное дыхание. Вода хлынула изо рта, как из прорванной трубы. Утопленник закашлялся, замотал головой.
— Документы есть, — Витек порылся в мокрых карманах. — Коршунов Сергей Федорович.
— Погоди, — подошел третий спасатель, Толян. — Да это же боксер! Коршунов! Чемпион в тяжелом весе.
Михалыч присвистнул. Действительно, лицо знакомое. Правда, сейчас оно больше напоминало мокрую тряпку.
— Что ж ты, браток, — покачал головой Толян. — Слава, деньги, а жить не хочется?