— Прости меня, моя бедная Хильма, я сознаю, что мучаю тебя, но не могу помочь этому. Я нахожусь в таком нервном состоянии все эти дни — еслибы дали мне успокоиться немного, не беспокоили и не расстраивали бы меня постоянно.
— Охотно, милый Фред! Ведь я же делаю все, чтобы видеть тебя веселым. Разве мне легко видеть тебя таким, — право я страдаю от этого больше, чем ты думаешь.
Она взяла его под руку и пробовала попасть в шаг, но он пустился по дороге с такою быстротою, что одна из ее калош застряла в глине.
— Разве ты не можешь пройтись так, как мы раньше ходили, представляя образчик того, как мы будем проходить жизненный путь! Ах, Фред, как ты был хорош тогда! Тогда ты не обрывал меня так, как теперь.
— Это-то ты называешь — оставить меня в покое?
— Но разве могут беспокоить тебя воспоминания о том, как мы были счастливы? Если ты только получишь место, то увидишь, что мы снова будем также счастливы.
— У тебя есть особенный талант говорить о вещах, самых неподходящих для данного момента! — воскликнул он.
— Ну вот, он опять начинает браниться! И после того ты просишь, чтобы я была спокойна, когда ты сам, выискиваешь как бы оскорбить меня.
— Если правда оскорбляет тебя, то не заставляй меня говорить.
— Тебе и не надо говорить — можешь замолчать совсем; скажи только мне, любишь ли меня так же, как любил прежде?
— О, о, ох, — застонал он. — Вечно ты копаешься в чувствах... разве ты не замечаешь, что ты, как неумелый садовник, вырываешь нежное, слабое растение, которое сама посадила в горшок, — вырываешь его каждый день, чтобы посмотреть, растет ли оно!
— Это совсем не подходящее сравнение. Я полагаю, что наша любовь не особенно слабое растение — ведь уж четыре года, как она пустила корни и растет.
— Ну, нежное — нежным-то оно всетаки может быть, если и не слабым — ну, скажем, растение чахнущее, — и что же? — ты тогда вырвешь его с корнем, чтобы поглядеть, что с ним? Разве ты не постараешься скорее ухаживать за ним, охранять от всяких толчков, разве ты не знаешь, что избыток тепла или поливки в это время могут погубить его.
— Что же ты хочешь этим сказать? Что твоя любовь — такое чахнущее растение? Фред, ты хочешь сказать, что, действительно, любишь меня меньше, чем прежде?
— В самом деле ты не ограничиваешься тем, что вырываешь растение, ты режешь его ножом, чтобы убедиться, что оно живет! — вскричал он вне себя.
— Нет, Фред, — но ты должен же выяснить — мне необходимо знать — любишь ли ты меня теперь хоть чуточку меньше, чем в тот день, когда мы дали слово друг другу?
— Понимаешь ли ты, что тебе следовало бы скорее прикусить язык, чем именно теперь задавать мне подобные вопросы!
— Почему же? Если только совесть твоя чиста, то ты всегда можешь ответить на этот вопрос.
— Ну, а если совесть моя не чиста — как ты выражаешься — если я, сейчас, не могу ответить на твой вопрос так, как бы ты желала?
Он проговорил это с пытливым напряжением, выпустив ее руку и глядя на нее в упор.
— Ты не любишь меня так, как любил прежде? Ты совсем, совсем не любишь меня? О, Боже!
Она с воплем закрыла лицо руками и пустилась бежать по дороге к дому.
Он стоял и смотрел ей вслед; смотрел, как шлепали и брызгали грязью ее галоши и как некрасиво трепалось вокруг нее ее пальто.
И он с горечью подумал, что такою стала та пристань, к которой он стремился в своих юношеских грезах, стала за четыре года, прошедшие со дня их обручения, и это теперь, когда он стоял быть может уже у дверей своего очага с тою, которая когда-то олицетворяла все молодое, изящное, красивое и нежное.
Вбежав в комнату, Хильма бросилась на постель своей матери, громко рыдая. Рыдания ее раздавались на весь дом; пришли сюда Оскар и Анна и, наконец, сам капитан.
— Что тут опять произошло? Нет, с этим надо покончить! Если Фредрик только знает огорчать ее, то пусть она откажет ему. Слушай, жена, — вразуми ты ее. Ведь, не отдадим же мы своей дочери человеку, который приносит ей одно только горе!
Фредрик, мертвенно бледный, стоял в дверях и слышал все это.
— Если Хильма желает стать снова свободною, то ей стоит только заявить об этом, — проговорил он дрожащим голосом. — Тогда я не стану и беспокоить ее более, а тотчас же уеду в Америку.
— Ему только этого и надо, — проговорила Хильма всхлипывая. — С тех пор, как появилась надежда получить место, он только и думает, как бы уехать. Он не любит меня больше!
— Ну, хорошо, — если ты так думаешь, то на том и покончим!