Когда он подошел к ней, рыдания ее усилились.
— Если ты будешь так поступать, Хильма, то ты заставишь меня, действительно, пожелать не получить места.
— Фредрик! — воскликнула она, вскакивая и сдерживая рыдания, — что хочешь ты этим сказать?
— Твой характер стал невозможным за последнее время. Что сделал я сейчас, чем вызвал такую вспышку?
— Когда ты начинаешь говорить так... как будто хочешь уйти от меня, — рыдала она, обвив его шею руками.
— Зачем понимать все в таком именно смысле. Ты ведь знаешь, что мысль об Америке — моя старая фантазия. Я думал об этом раньше, чем познакомился с тобой.
— Да, но ради меня ты бросил эту мысль, теперь же, когда мы находимся у цели, к которой так долго стремились, ты опять поднимаешь ее. Разве это не похоже на то, что ты не любишь меня больше, что я уже больше не твоя маленькая кисенька, дитя твоего сердца, луч твоего солнца!
Нашептывая все это, она крепко прижала голову к его груди.
С острою болью почувствовал он, насколько весь этот ребяческий лепет, им самим подысканный в первое время их любви, был чужд теперь его сердцу. А когда-то — как был он счастлив, выслушивая все это, как отзывалось на эту ласку все, что было в нем нежного, мягкого.
Отчего могло все так измениться? Неужели он так не постоянен по характеру, что без причины стал холоден ко всему, что любил? Или она не оправдала тех надежд, какие он возлагал на нее?
Нет, по совести, он не мог обвинить ее ни в чем. Она верно и преданно любила его все время, и если он со временем — что было естественно — и нашел в ней некоторые недостатки и слабости, которых раньше не замечал, то это всетаки не могло быть причиною охлаждения к ней. Какое право имел он требовать, чтобы она была образцом совершенства? Она была простая, безыскусственная, добросердечная девушка, вполне преданная ему — чего же мог он еще требовать?
Но всетаки того обаяния, которое она раньше вызывала в нем, не было больше: оно износилось за долгое время, прошедшее с их помолвки. Лучшая пора счастия была для них утрачена, из-за того, что он не мог увести ее под свою собственную кровлю и вполне овладеть ею, пока их чувство было еще ново, молодо и полно надежд. Весна любви их прошла и наступила осень, а лета как и не бывало. И потому теперь, когда после многих лет стараний он стоял, быть может, у цели своих усилий, эта цель не имела для него уже той цены, какую она имела бы раньше.
Но разве мог он высказать ей все это, ведь это огорчило бы ее только, не изменив ничего. Ведь теперь он не мог желать ничего лучшего, как получить место, потому что невозможно же было продолжать такого рода жизнь.
— Пойдем, пройдемся немного, — сказал он, — ты не должна так поддаваться волнениям, ты губишь этим себя и мучаешь нас обоих.
— Да, да, я буду поступать, как ты хочешь. Скажи мне только, что Фред по старому любит свою кошечку и что ты будешь так рад, так рад, если получишь место.
Он ответил ей поцелуем во избежание разговоров, и они отправились в сад. Фредрик пробовал говорить о самых отвлеченных предметах, о погоде, о ветре, о том, как неприятно, что снег в этом году не выпадает так долго, о своих работах в мастерской, о политике, но все было напрасно — в последнее время он не мог заставить ее интересоваться чем нибудь другим, кроме их чисто личных отношений, и сегодня это удалось ему меньше, чем когда либо.
— Послушай, не можешь ли ты достать мне план дома управляющего в Нюфорсе, — прервала она его рассуждения об урожае этого года, — мне бы так хотелось подумать о том, как мы там устроимся.
— Да, это, действительно, было бы учен умно, сидеть и вдумываться в план, когда не знаешь еще, что будет. Я убедительнейше прошу тебя не быть так уверенной в благоприятном исходе. Я прихожу в отчаяние, когда слушаю тебя!
— Но ты должен получить это место, — заметила она и тяжело оперлась на его руку. — Ты должен, потому что дольше я не вынесу всего этого.
— Что ты хочешь сказать подобным заявлением? То, что приходится выносить, надо вынести!
— Но можно и сломиться, — да не один и надламывается. Я не могу дольше выносить этой жизни, она замучает меня в конец.
В тоне ее голоса слышалась настойчивость, поразившая его и заставлявшая догадываться, что ее частые истерические припадки имели более глубокое основание, чем он думал.
— Это вечное желание, вечное ожидание, — продолжала она, — всегдашняя необходимость разлуки, всегдашнее присутствие посторонних, никогда почувствовать себя удовлетворенною, всегда жить в напряженном состоянии! Я чувствую, как это изводит меня. Ты сам помнишь, какою я была розовою и полною, когда мы познакомились. А теперь какая я бледная, изнуренная, так что мне стыдно самой себя.