Вынув из кустов лестницу, Пётр приставил её к стене и, кряхтя, забрался на крышу. Ни огонька. Впрочем, деревенские ложатся спать рано, свет почём зря не жгут. Больше смущало то, что не пахло дымом. Да и хрен с ним. С ними. Со всеми. Значит, будет и дом его и село… Или деревня. В ночи куполов церкви видно не было. Все это ненадолго. Пётр запрокинул голову, посмотрел на звезды, зябко поёжился и принялся спускаться…
***
Спустя неделю враг в село так и не вошёл. Готовить Петру было лень. Он съел все припасы в доме и, кандыбая, пошёл по территории. В селе оказалось сорок три хаты. В одной из них он обнаружил умершую на печи сухонькую бабушку, в других хозяйствах – две собаки, несколько кошек, давешнюю козу и множество домашней птицы. Населённый пункт оказался селом. Церковь была, однако раздроблённый купол валялся внизу. Не то враги пристреливали артиллерию, не то свои снесли от греха подальше. В пристройке к церкви обнаружился глухой древний дед, не пожелавший уезжать. Ходячая мумия. Кое-как удалось выяснить, что звали старика Мироном, питался он сухариками и готовился к смерти под образами. Ещё один, принявший свою судьбу.
***
– Что смотришь? – возвращение в дом уже традиционно начиналось с этого вопроса. Иисус наблюдал, – Да знаю я! Похороню! Только вечером. Хотя, ты же сам говорил «Оставьте мёртвых их мертвецам»! Или это не ты говорил? Полежу часик, а потом лопату найду.
Скорчив иконе рожу, Пётр повернулся и остолбенел. В дверном проёме стоял мальчик. Грязный, растрёпанный, серьёзный мальчик лет шести с нахмуренными бровями.
– Ты кто? – наконец пришёл в себя Пётр.
Мальчик помолчал, изучающе осматривая хату, задержал взгляд на образах, долго и внимательно оглядел стол со стоящим на нем котелком, и лишь затем ответил.
– Лёша.
Пётр тоже обернулся к столу.
– Есть хочешь?
Мальчик кивнул.
– Заходи. Хлеба нет, извини. Варёная картошка. Будешь? Меня, кстати, Петром зовут.
Снова кивок. Похоже, малой был не из болтунов. Или просто напуган.
– Вот ложка. Ты откуда пришёл?
Не мог же он все это время здесь прятаться?
Мальчик обернулся к двери, затем посмотрел в окно и ткнул пальцем в сторону клёна. Значит, не по дороге, а по железке.
– Угу… А скажи мне, Алексей, где твои родители?
Мальчик тяжело сглотнул недожеванный кусок, положил ложку и внимательно посмотрел на Петра.
– Папа меня отпустил.
– Отпустил?
Пожатие плечами.
– Угу… Ничего не понятно. Но пока ладно. Ешь, – Пётр тяжело вздохнул, – Пойду, попробую поймать козу. Если она ещё не перегорела. Позавчера поймал, подоил, как сумел, но она снова сбежала. Тебе молоко надо. Наверное.
***
…А папа правда его отпустил. Когда посреди леса остановили состав, папа с мамой о чем-то громко зашептались и папа выскочил в тамбур. После того, как раздались выстрелы, папа прибежал обратно, вытянул маму за руку и они долго громко спорили в конце вагона. Лёша видел, как папа тыкает пальцем в окно, а мама хватается за голову. Выстрелы не прекращались. Затем папа подёргал двери, некрасиво и громко выругался, и взялся за окно. С третьей попытки фрамуга поддалась.
– Так, Хомячок. Сейчас я тебя отпущу. Тебе нужно добежать вон до тех деревьев, видишь, с красными листьями? И там лечь. Потом я спущу маму и спрыгну сам. Все понял?
А что непонятного-то?!
***
Лёша не сразу сообразил, что это за звук. Он лежал, пока стрельба не прекратилась. А потом что-то застучало, все убыстряя ритм. Лёша выглянул и увидел, что поезд удаляется в другую сторону. Туда, откуда они приехали.
Он побежал, боясь кричать, но когда из-за последнего вагона открылась картина на кукурузное поле, Лёша резко встал. За рельсами на взгорке лежали мертвецы. Много. Он сразу понял, что они мёртвые. Потому что кровь. И потому что позы. Тогда Лёша развернулся и побежал по шпалам на Запад.