Об этом говорится во многих воспоминаниях участников Бородинского сражения — как французов и их союзников, так и русских. Свидетели великой битвы на полях России, будучи в большинстве случаев в небольших воинских званиях, не могли достаточно профессионально оценить военное искусство сторон, но моральную сторону происшедшего описывали предельно точно.
Характерны, например, мемуары полкового командира герцога Фецензака, писавшего, что после сражения он не нашел прежней веселости в солдатах. Даже офицеры ходили «словно опущенные в воду», лишь по долгу чести исполняя служебные обязанности.
«Это уныние, — писал герцог, — естественное после поражения, было странно после победы, открывшей нам ворота Москвы».
Донесение князя Голенищева-Кутузова о Бородинском сражении пришло в Санкт-Петербург 30 августа, в день святого Александра Невского. Оно застало императора Александра I, его семью и ближайшее окружение в Александро-Невской лавре за обедней. Сразу же было совершено благодарственное молебствование, и радостная весть быстро облетела всю столицу.
Награды полководцу не заставили себя ждать. Самодержец произвел Михаила Илларионовича в генерал-фельдмаршалы и пожаловал ему 100 тысяч рублей, а жене, Екатерине Ильиничне, — придворный чин статс-дамы.
После потерь, понесенных русской армией на Бородинском поле, Кутузов рассчитывал восполнить их максимально возможно за счет ресурсов Москвы. Только после этого, а также при условии нахождения у Москвы выгодной позиции для русских войск он считал, что может дать Наполеону еще одно большое сражение.
Главнокомандующий русской армией отправляет московскому военному губернатору графу Ф.В. Ростопчину ряд писем. В одном из них Кутузовым сообщается:
«После кровопролитнейшего сражения, вчерашнего числа происходившего, в котором войска наши потерпели естественно важную потерю, сообразную их мужеству, намерение мое, хотя баталия совершенно выиграна, для нанесения сильного почувствования неприятелю состоит в том, чтобы, притянув к себе столько способов, сколько можно только получить, у Москвы выдержать решительную, может быть, битву противу, конечно, уже несколько пораженных сил его.
Помощи, которые требую я, различные, и потому отправляю я полковника Кудашева оные Вашему сиятельству представить лично и просить, чтобы все то, что может дать Москва в рассуждении войск, прибавки артиллерии, снарядов, лошадей и прочего, имеемого ожидать от верных сынов отечества, все бы то было приобщено к армии, ожидающей сразиться с неприятелем».
М.И. Голенищев-Кутузов рассчитывал получить из Москвы немало обученных ополченцев, а также боеприпасы и, наконец, подводы для перевозки раненых. В Можайске подвод из Москвы не оказалось ни одной. Это было прямым нарушением графом Ростопчиным распоряжения главнокомандующего. Недостаток подвод вынудил Кутузова оставить часть раненых в Можайске.
Полководец попытался притянуть к Главной армии резервные войска, которые проходили ускоренную подготовку. Генерал князь Д.И. Лобанов-Ростовский формировал 12 пехотных полков в Костроме, Владимире, Рязани, Тамбове, Ярославле и Воронеже. Генерал-лейтенант A.A. Клеймихель занимался формированием резервных полков, которые не имели территориальных названий, а только номера.
Однако император Александр I прислал высочайший рескрипт, запрещавший использование этих резервов. По замыслу Военного министерства, они должны были стать основой 180-тысячного нового войска, создаваемого из рекрутов последнего набора. Александр I предлагал Голенищеву-Кутузову использовать для пополнения рядов Главной армии «московскую силу» Московское ополчение, которое, по представлению государя, исчислялось в 80 тысяч человек. Главнокомандующий же нашел в Вяземах только 2737 ратников «московской силы».
В дни отступления русской армии от Бородина к Москве Кутузов до последнего надеялся на обещанную поддержку военного губернатора, главнокомандующего в Москве, командующего 1-м округом ополчения графа Ф.В. Ростопчина. Вместо 80 тысяч человек в кутузовскую действующую армию поступило в разное время всего 24 267 человек.
Русская армия отошла от Бородинских позиций и двинулась через Можайск к Москве настолько организованно, что это вызвало удивление даже у французского командования. Маршал Даву говорил Наполеону:
«Должен согласиться, это отступление русских исполняется в удивительном порядке. Одна местность, а не Мюрат определяет их отступление. Их позиции избираются так хорошо, так кстати, и каждая из них защищается соответственно их силе и времени, которое генерал их желает выиграть, что, по справедливости, движение их, кажется, идет сообразно с планом, давно принятым и искусно начертанным».