Превратив мужчину в ягненка, женщина вечно внушает ему, что он лев и что у него железный характер.
— А теперь слушай меня хорошенько: Марнеф не проживет и пяти лет, он прогнил до мозга костей. Из двенадцати месяцев в году он семь месяцев проводит за питьем микстур и разных лекарственных снадобий, не снимает фуфайки... В общем, врач говорит, что каждую минуту он может умереть: любая болезнь, даже совсем не опасная для здорового человека, может унести его в могилу, кровь у него испорчена, здоровье подточено в корне. Ни разу за последние пять лет я не позволила ему обнять себя, потому что этот человек — ходячая чума! В один прекрасный день, а день этот недалек, я останусь вдовой... И что же! Хотя моей любви добивается человек, у которого шестьдесят тысяч годового дохода, он такой же мне любовник, как вот этот кусок сахара, и я заявляю тебе, что будь ты беден, как Юло, и такой же прокаженный, как Марнеф, то, даже если бы ты меня истязал, — только тебя я хочу иметь своим мужем, одного тебя, потому что я люблю тебя и хочу носить твое имя! И я готова дать тебе все доказательства любви, какие ты потребуешь...
— Так вот, сегодня же вечером...
— О дитя Рио, прекрасный мой ягуар, покинувший ради меня девственные леса Бразилии! — сказала Валери, взяв его руку, гладя и целую ее. — Уважай же хоть сколько-нибудь женщину, которую ты хочешь назвать своей женой... Ведь я буду твоей женой, Анри?..
— Да, — ответил бразилец, побежденный исступленным лепетом страсти.
И он опустился на колени.
— Послушай, Анри, — сказала Валери, взяв обе его руки и словно проникая взглядом в самую глубину его души, — ты поклянешься мне здесь, в присутствии Лизбеты, моего лучшего и единственного друга, моей сестры, что женишься на мне, как только минет год после смерти моего мужа!..
— Клянусь!
— Этого мне мало! Клянись прахом и спасением души твоей матери, как католик, клянись девой Марией и своей надеждой на будущую жизнь!
Валери была уверена, что бразилец сдержит такую клятву даже в том случае, если она опустится на самоё дно страшного болота парижской жизни. Бразилец дал эту торжественную клятву, чуть не касаясь лицом белоснежной груди Валери, весь во власти ее чар; он был пьян ею, как пьянеет мужчина, встретившись с любимой женщиной после путешествия, длившегося сто двадцать дней!
— Ну а теперь успокойся! Уважай в госпоже Марнеф будущую баронессу де Монтеханос. Не смей тратить на меня ни одного лиара, запрещаю тебе! Побудь здесь в первой комнате, приляг на кушетку, я сама приду сказать, когда ты можешь выйти из своего убежища... Завтра утром мы вместе позавтракаем, и ты уйдешь отсюда около часу, как будто зашел ко мне в полдень с визитом. Не бойся ничего; швейцар и его жена преданы мне, как отец с матерью... А сейчас — до свиданья! Я иду к себе разливать чай.
Она сделала знак Лизбете, и та проводила ее до лестничной площадки. Тут Валери шепнула на ухо старой деве:
— Вот уж не вовремя принесло нашего мулата! Пусть поразит меня смерть, если я не отомщу Гортензии за тебя!..
— Успокойся, мой милый бесенок! — сказала старая дева, целуя ее в лоб. — Любовь и мщение, когда они действуют заодно, не останутся внакладе. Гортензия ждет меня завтра к себе. Она крайне нуждается в деньгах. Чтобы получить тысячу франков, Венцеслав тысячу раз тебя поцелует!
Расставшись с Валери, Юло сошел вниз, в швейцарскую, и неожиданно предстал перед г-жой Оливье.
— Госпожа Оливье!
Услыхав повелительный возглас, сопровождаемый выразительным жестом, г-жа Оливье вышла из швейцарской и последовала за бароном, который повел ее во двор.
— Вам известно, что если кто и может помочь вашему сыну приобрести на льготных условиях собственную контору, так это я. Благодаря мне он уже состоит третьим клерком у нотариуса и заканчивает курс юриспруденции.
— Ваша правда, господин барон... Можете, господин барон, положиться на нашу благодарность. Не проходит дня, чтобы я не помолилась о вашем здравии и благоденствии, господин барон...
— Поменьше слов, почтеннейшая, — сказал Юло. — Мне нужны доказательства...
— Что прикажете, господин барон? — спросила г-жа Оливье.
— Сегодня вечером сюда приезжал в карете один господин, вы знаете его?
Госпожа Оливье отлично узнала Монтеса, да и могла ли она его забыть? Еще в бытность их на улице Дуайене Монтес, выходя из дому в чересчур ранний час, всякий раз совал ей в руку золотую монету. Если бы барон обратился к г-ну Оливье, может быть, у него он все бы выведал. Но Оливье спал. В низших классах общества женщина не только превосходит своей сообразительностью мужа, но и почти всегда командует им. Г-жа Оливье давно уже решила, на чьей стороне ей быть в случае раздора между двумя ее благодетелями: г-жу Марнеф она считала наиболее могущественной из двух держав.
— Знаю ли я его?.. — повторила она. — Нет! Ей-богу, не знаю! Первый раз вижу!..
— Как! Кузен госпожи Марнеф ни разу не был у нее, когда она жила на улице Дуайене?
— Ах! вы говорите о кузене! — вскричала г-жа Оливье. — Может, он и приезжал, да я его не узнала. Впредь, сударь, буду внимательнее...
— Он сейчас выйдет, — настойчиво сказал Юло, обрывая г-жу Оливье на полуслове.
— Да ведь он уехал, — возразила г-жа Оливье, сразу все сообразив. — Кареты уже нет...
— А вы видели, как он уезжал?
— Своими глазами видела. Он еще крикнул слуге: «В посольство!»
Уверенный тон привратницы успокоил барона, и у него вырвался вздох облегчения; он схватил руку г-жи Оливье и пожал ее.
— Благодарю, голубушка. Но это еще не все! А господин Кревель?
— Господин Кревель? Что вы хотите сказать? Я не понимаю, — сказала г-жа Оливье.
— Слушайте меня хорошенько! У него любовь с госпожой Марнеф...
— Полноте, господин барон! Полноте! — воскликнула привратница, всплеснув руками.
— У него любовь с госпожою Марнеф! — настойчиво повторил барон. — Только как же они устраиваются? Не знаю. Но я хочу все знать, и вы должны все выведать. Ежели вы наведете меня на след этой интриги, сын ваш будет нотариусом.
— Господин барон, не портите себе кровь попусту, — продолжала г-жа Оливье. — Барыня любит вас, только одного вас любит. Ее горничная хорошо это знает, и мы говорим промежду себя, что счастливее вас человека нету, потому как вы и сами знаете, что госпоже Марнеф цены нет... Любо-дорого посмотреть на нее!.. Встает с постельки аккурат в десять часов... Ладно!.. Тут она завтракает... Ладно! Час уходит на то, чтобы принарядиться... глядишь, времени-то уже второй час! Тут она выйдет прогуляться в Тюильри, себя показать и людей поглядеть... К четырем часам она уже дома, поджидает вас... Ого! все идет как по часам. У нее нет секретов от горничной, а у Регины нет секретов от меня, говорю вам! Да у Регины секретов от нас и быть не может, потому как она с моим сыном... Вы сами видите, кабы у барыни была дружба с господином Кревелем, мы бы об этом знали.
Барон снова поднялся к г-же Марнеф; лицо у него просветлело, он чувствовал себя счастливым любовником этой опасной куртизанки, коварной, прекрасной и соблазнительной, как сирена.
Кревель и Марнеф начали вторую партию в пикет. Кревель, конечно, проигрывал — ему было не до игры. Марнеф, зная причину рассеянности мэра, пользовался ею без зазрения совести: заглядывал в прикуп, сбрасывал в зависимости от него свои карты и, учитывая все козыри партнера, играл наверняка. Каждая фишка равнялась двадцати су, и, когда появился барон, Марнеф уже обыграл мэра на тридцать франков.
— В чем дело, господа? — спросил член Государственного совета, удивляясь, что гостиная опустела. — Вы одни? А где же остальные?
— Вы были в таком прекрасном расположении духа, что всех обратили в бегство! — отвечал Кревель.
— Нет, причиной тому приезд родственника моей жены, — возразил Марнеф. — Гости рассудили, что Валери и Анри хотят поговорить друг с другом после трех лет разлуки, и по сему случаю все деликатно удалились. Будь я тут, я бы их удержал; но, пожалуй, это получилось бы некстати: недомогание Лизбеты, которая обычно около половины одиннадцатого угощает нас чаем, внесло полное расстройство...
— Значит, Лизбета действительно нездорова? — со злостью спросил Кревель.
— Так мне сказали, — отвечал Марнеф равнодушно, как человек, для которого женщины более не существуют.
Мэр поглядел на часы, и по его расчету оказалось, что барон провел у Лизбеты сорок минут. Веселое настроение барона Юло служило тяжкой уликой против него, Валери и Лизбеты.