Нынешним вечером Серафим снова возвратился к прерванному любимому делу — рисовать икону. На ней был изображен Иоанн Креститель, плывущий по синему небу на белом облаке. Под ним бесконечная черная земля. Сам Креститель о двух головах. Одна, живая, на плечах, где и полагается ей быть, вторая, отрубленная, в сосуде, который он держит в руке. На спине у святого крылья, как у птицы. Этим Серафим хотел показать: человек, который побеждает свои грехи, подобен вольной птице: взлетает до самого неба. На лице Иоанна гнев и удивление. Глаза орлиные, острые.
Сегодня Серафим решил дописать крылья. Насыпал в теплую воду золотого порошка, помешал, и когда тот опустился на дно сосуда, лишнюю воду слил. Во влажный порошок добавил яичный желток, растер как следует и принялся рисовать перья. Вскоре из-за спины Крестителя не крылья показались, а два пылающих пламени.
Серафим поднёс свечу поближе, еще раз вгляделся в икону. Лик Иоанна определенно ему не нравился. Что-то не получилось в образе. Но что? Он мучительно искал ответа и не находил. Как же будет рисовать Божьего Сына? Если Иисус не получится — большой грех падет на голову богомаза. В расстройстве Серафим отложил кисти, оделся и вышел. Прошелся вокруг Лавры, побродил по берегу Невы. Вечерело. На бархатно-синем небе звёзды запорхали лёгкими бабочками. Левый край небосвода заволокла огромная желтая туча. Внутри её как будто пламя зрело.
От тишины и душного воздуха Серафиму стало трудно дышать. Он вернулся в свою келью, зажег лампадку перед иконой Божьей Матери, но молиться не стал. На большой, кованный железом сундук постелил дерюгу и лёг. Сон не шёл. Серафим то потел от жары, то его бросало в холод. Долго лежал на спине с открытыми глазами, слушал окаменевшую пустоту кельи. Только изредка откуда-то доносились тихие голоса да натужный скрип тележных колёс. Мысли в голове путались.
Почудилась ему тихая материнская улыбка. Нежные её руки, которые часто сажали его на теплые колени. Шестилетний Кузьма (это имя он сменит во время учебы в духовной семинарии) жил у дедушки с бабушкой. Были они богатыми людьми и единственному своему сыну не позволили жениться на забеременевшей от него крепостной Алене. Да он вскоре и забыл о своём увлечении, уехал в город и там нашел новую подругу. Однако родившегося дитя они взяли на воспитание, а Аленку сосватали за старичка, пасшего у них в имении гусей. Отчим не обижал мальчика, хотя и звал его найдёнышем.
Когда дед куда-нибудь уезжал из имения, а бабушка засыпала, маленький Кузьма в одной рубашонке убегал к своей матери, которая жила со своим мужем в маленьком домике при птичьем дворе. Она угощала его горячими пирогами и пела грустные песни на незнакомом языке. Только потом мальчик узнал, что она была эрзянкой. Когда Кузе исполнилось восемь лет, дедушка привел его в сельскую церковно-приходскую школу. За красивый голос и прилежание его приняли в церковный хор. Там у него завязалась дружба с мальчиком, который теперь Нижегородский и Арзамасский епископ Вениамин. И до сей поры они друзья и единомышленники. Встречаются, правда, редко: раз-два в году в Синоде.
Серафим вспомнил о последнем письме от Вениамина, где тот жаловался на мордву Терюшевской волости, которая встала против церкви. «Да, нелегко придется Вениамину, — вздохнул Серафим, — если уговоры не помогут, только кнут да плаха усмирят бунтовщиков. А грех-то это какой! Не приведи Господь!»
Серафим отбросил дерюгу, сел на край сундука. Душно. Жарко. Крестясь, пробормотал:
— Что угодно Богу, то и творит…
После аудиенции у императора Куракину пришла мысль заехать к Трубецкому, своему шурину. Не успев выйти из кареты перед большим домом князя, Алексей Борисович увидел, что сам Пётр Сергеевич, будто ожидая его, стоит на крыльце. Радостно поприветствовали друг друга. Прошли в гостиную. Трубецкой показал гостю недавно купленные дорогие картины. Поговорили о том, о сём, о последних столичных новостях, и хозяин пригласил Куракина в кабинет, где, к удивлению гостя, уже был накрыт стол на три персоны.
— Ты кого-то ждёшь, Пётр Сергеевич? — только сейчас почувствовал неловкость от своего неожиданного визита Алексей Борисович.
— Да не смущайся, я тебе всегда рад, — успокоил Трубецкой. — Сына жду. Сергей хотел заехать.
— А Мария Петровна где? — спросил Куракин о жене хозяина.