В распахнутые окна бросали мебель, ковры, зеркала. Во дворе вскоре выросла большая куча добра, которую собирались поджечь.
Бургомистра готовились повесить на березе. То и дело раздавалось со всех сторон:
— Он беременную ногами пинал!
— Кузнеца села псами порвал на куски!
— Повесить собаку!
На сук березы накинули вожжи, один конец завязали на шее бургомистра, потом подняли на скамеечку.
Дорога гнулась весенней веточкой. А вокруг дремали старые дубы-великаны, могучие сосны, шумели листвой юные клёны и вязы. Но вот дорога вывела людей на цветущую поляну, где пасся большой конский табун. На пригорке, гордо подняв свою красивую голову, стоял вороной масти породистый жеребец.
— Вот это конь! — воскликнул Перегудов, повернувшись в сторону Алексеева. — Жизнь свою за такого отдал бы, честное слово!
— Жизнь, Роман Фомич, тебе самому нужна. Да и не только самому, а всем обездоленным, кому помогаешь, — назидательно напомнил ему Кузьма.
— Так-то оно так, Кузьма Алексеевич, да уж слишком много страданий человеческих. Куда ни глянешь — сплошное горе народное. — Он помолчал, потом вдруг сказал: — Неплохо бы нам хотя б двух лошадок поймать. Пригодятся. На наших монголках далеко не ускачешь.
— Так ведь лошади-то хозяйские, не наши, — сказал Дауров, помалкивающий до сих пор, но увидев суровый взгляд Перегудова, поправился: — Только вот как их поймаешь, вожак-то нас не затопчет?
— Вожака, если бросится на нас, кнутом бей. Покуда пастухов нету, добрых коней себе добудем.
Свою низкорослую лошадку Перегудов привязал к березе, вынул из котомки полбуханки хлеба, посыпал солью и пошел в сторону табуна. Выбрал сильного коня и стал приближаться к нему. Рысак будто бы этого и ждал. Мягкими горячими губами цапнул хлеб и стал благодарно лизать руки Перегудова. Роман Фомич накинул уздечку, вспрыгнул на него. В это время Дауров отвлекал вожака. Таким образом оседлали трёх лошадей. Но тут, как из-под земли, появились перед ними пять огромных собак. Кинулись на похитителей, рыча и лая. Одна из них бросилась на Даурова и вцепилась своими кинжальными зубами в его штаны. Листрат взвыл волком. Да и на Перегудова налетели два злобных пса.
— Руби их, Кузьма Алексеевич, ру-би-и! — кричал он, выхватив из-за пояса кривой нож, взмахнул им раз, другой, третий. Собаки, скуля, отступили. Перегудов кнутом подстегнул только что пойманную лошадь и закричал: — Братцы! Уходим!
Императорский батальон
Дорога была заполнена лошадьми и солдатами. В крытом возке подремывал полковник сорока лет, адъютант императора Родион Петрович Хвалынский. Вот он открыл свои мутные глаза, глянул в окно и увидел, что всё вокруг залито лунным светом. На склоне неба дрожала маленькая посиневшая звезда, с трепетом ожидавшая своего падения на землю. У самого горизонта небесная губа растянулась в улыбку — темнота ночи на востоке потихоньку светлела. Еще несколько безмолвных мгновений — и полковник встретит рассвет нового дня в чистом поле. А вчера в это время он был на балу. Свет люстр, духовой оркестр, нарядные платья, запах французских духов — всё это завертелось теперь в его сознании, как волшебный сон. И голос императора:
— Князь, у меня тебе важное поручение. Езжай в Нижний Новгород. Завтра Куракин тебя посвятит в подробности. Назначаю тебя командиром батальона.
И вот Родион Хвалынский едет в город, где ни разу в жизни еще не был.
При лунном свете серебрились соломенные крыши домов, плетни огородов. Хвалынский опять задремал. Вновь его разбудило солнце, которое бесцеремонно заглядывало в окно возка. Округа при свете дня изменилась до неузнаваемости: трава, деревья, даже песок на обочине дороги сияли яркими красками. Радостно пели невидимые птицы.
Незнакомое село встретило батальон колокольными, плачущими ударами. Княжеский возок остановился под горою, на вершине которой краснели пасхальными яйцами маковки церкви. За командиром встали и верховые. Длинная сельская улица дрогнула от множества голосов. Родион Петрович снял с себя толстый бушлат, которым укрывался, и ступил на землю.
— Привал! Всем отдыхать! Ради праздника позволяю по маленькой выпить. Сегодня третий Спас, — добавил он уже тише столпившимся возле него офицерам.
С помощью денщика Хвалынский сменил сапоги, перекрестив лоб, двинулся к церкви, немного покосившейся на правый бок. За ним отправилась большая часть офицеров. Шагов сто подниматься пришлось по заросшей репьями и крапивой тропинке. И тут вдруг заметили, как, перегоняя друг друга, из церкви бежали люди. Последним семенил старичок в подряснике, пугливо озирающийся на бегу. Перед воротами церкви остался сидеть дряхлый старик-нищий. Он пытался было встать, чтобы убежать с остальными, но парализованные ноги его не слушались.