Григорий Миронович неохотно стал рассказывать об Алексееве: сам он не вникал в это дело, да, честно говоря, и не понимал ничего в речах Кузьмы. Чувствовал только, что добром это не закончится, плачет по смутьяну острог или даже виселица.
Гермоген выслушал внимательно и сказал:
— Нынешние церкви, сам знаешь, я не признаю, новые церковные уклады и книги не жалую. Ими русскую душу не осветишь. И все же, думаю, он, этот Кузьма Алексеев, власти не божеской, а собственной хочет. От этого эрзянского жреца нам, истинным правоверам, добра не перепадет. Мудрецов на Руси всегда было много. И не наша это забота, сосед дорогой.
Григорий Миронович игумена не слушал, думал о своем. Из Петербурга пришло письмо, в котором графиня Сент-Приест опять требует денег. Целую тысячу рублей! Откуда он возьмет столько? Собрать с селян? У них за душой и копейки не найдешь. В прошлогоднее дождливое лето весь урожай сгнил на корню. Если только домашний скот продать…
В трапезной Григория Мироновича усадили напротив Гермогена. Еремей и трое «апостолов» съежились по его левую руку. Марк прочитал краткую молитву, все перекрестились и принялись за похлёбку, которую принес худощавый невзрачный монах: каждому свою миску.
Григорий Миронович до смерти проголодался и с жадностью набросился на еду. Гермоген приторным голоском обратился к нему:
— Может, красной рыбки приказать принести? Губы посолить, а?
— Спасибо, святой отец. Не привык я к разносолам, — смиренно сказал Козлов, не поднимая головы от глиняной миски.
После того, как был съеден суп, Гермоген поднялся, помолился и первым вышел на улицу. На крыльце остановил Марка, приказал ему:
— Завтра к рассвету баньку истопишь. Да смотри у меня, сухие дрова чтобы были, без угару. Для мягкого парку квасу доброго припаси. Не забудь венички березовые.
— Всё будет, святой отец, — Марк торопливо удалился.
Гермоген обратился к Павлу:
— Пока мы по чистому воздуху прогуливаемся, самовар поставь. Чтобы хорошенько скипел. Понял? Мед в сотах принеси! И яблок.
Немного погодя, игумен привел гостя в большую горницу монастырской гостиницы. В середине ее стоял выскобленный добела длинный стол. В центре стола свистел самовар. Еремей расставлял угощения: соленые грибы, мясо вареное, резаные дыни, мёд, изюм, пряники, орехи.
— Я рад, соседушка, что ты к нам пожаловал, — прислонясь к широкой спинке мягкого кресла, улыбнулся Козлову Гермоген. — И обратился к Еремею, уже приказным тоном: — Налей-ка нам винца сладенького, — показал на узкогорлый кувшин в центре стола. — И вновь елейным голосом гостю: — Перед чайком понемногу, Григорий Миронович, не соизволите пропустить? Настойка облепихи, говорят, уж больно ядрена! — Гермоген пристально глядел, как келарь разливает по чаркам вино.
— Мне прямо неловко, святой отец. Хорошо ли — в ските-то пить?.. — Григорий Миронович аж растерялся…
— Мы, сосед, гостей всегда хорошо встречаем. Конечно, разносолов мало, амбары наши полупустые… Кто чего привезет, тем и гостей потчуем., — слащаво лопотал игумен и вдруг, словно заметив чего-то, рявкнул на Павла: — Что я тебе давеча наказывал, ворон корчуровский? Где икра, которую из Поморья прислали?!.
— Тык… тык… приказа твоего не было, — попятился к двери «апостол».
Гермоген уже как будто забыл про икру, угощал, не переставая:
— Не попробуете ли грибочки, нашего, собственного засола… А вот мясцо — нежная зайчатинка… В наших лесах этого добра — не ленись, лови!
Выпили по стопочке, принялись за грибочки, закусили квашеной капустой, сдобренной конопляным маслом.
— Святой отец, а что сам-то не пьешь? — Григорий Миронович кивнул на нетронутую чарку.
— Чин не позволяет, сын мой! По уставу вина нельзя иноку употреблять, дьявольский это соблазн на пути к праведной жизни.
— Да за святость твою, отче, Господь тебе и не такой грех простит.
— Хорошо сказал, Григорий Миронович! Истинно хорошо… Ну а если не простит, то пусть на тебя сей грех запишет. — Смех забулькал где-то в глубине горла Гермогена. Он подмигнул Козлову, перекрестился и лихо опрокинул в себя наполненную вином чарку.
«Апостолы» и гость последовали его примеру.
Вернулся Павел и сообщил: монахи наловили свежей рыбы, варят уху, скоро принесут.
— Бог им в помощь. Не оставили старика без внимания. Да и тебе, Григорий Миронович, после долгой, утомительной дороги наваристая ушица очень кстати оказалась бы. Садись, отец Павел, в ногах правды нет. Выпей-ка полстаканчика за нашего доброго гостя. Двадцать верст отмахал, чай, устал, притомился.