— В прошедшие дни вы ссылались на то, — сказал Сапега, — что у вас нет приказа от своего правительства. Но теперь приказ, подписанный главою правительства князем Мстиславским, получен, а вы упрямитесь и не желаете подчиниться королевской воле.
Голицын, на этот раз тоже сидя в кресле, ответил:
— Но не ты ли, пан гетман, уверял нас, что его королевское величество позволил крест целовать одному токмо королевичу? И к тому же: не ты ли обещал увести войска свои из России? Чего же ради отпираешься ныне от своих обещаний?!
— Может ли его величество отпустить сына без сопровождения войска?.. Подумайте! Кто из вас поручится за безопасность жизни королевича в Москве? И какие же вы послы, если не слушаете своего правительства?
Положение Голицына и послов становилось затруднительным. Они, действительно, отказывались исполнить приказ своего боярского правительства. Голицын с достоинством спокойно ответил:
— Семь кремлевских бояр-правителей меньше знают, нежели мы. Нас отпускали от всей земли. От одних бояр мы бы и не поехали.
Сапега полунасмешливо произнес:
— Дух святой вложил прояснение вашим семи боярам… Они теми же словами вам указывают, какими и мы от вас того же требовали. Кто, как не бог, открыл им все это? Вам тем паче надлежит повиноваться воле его крулевского величества. Патриарх — духовная особа, ему не до земского дела… А народ? Стоит ли о нем говорить?..
— Земские люди — великая сила в нашей стране… — заметил ему Голицын. — Это народ!
Кое-кому из высокородных русских дворян, находившихся в посольстве, не нравилось, что Голицын постоянно ссылается на земских людей, то есть на посадских и крестьян.
Канцлер знал о таких настроениях среди бояр.
— Давно ли русские князья стали холопами своих холопьев? — язвительно спросил он.
Голицын горько усмехнулся.
— С тех пор, — ответил он, как паны захотели сделать русских князей своими холопьями…
Сапега, не удостоив его ответом, строго сказал:
— Смоляне в упорстве своем закоснели… Они хотят с вами, послами, увидеться и говорить. «Что наши послы прикажут, то мы и учиним», заявили они.
— Такой ответ достойно слушать, — с радостью произнес Голицын.
Послы не скрывали того, что они довольны стойкостью смолян. Сидевшее в Московском Кремле «Семибоярье», по-видимому, стало уступать панским требованиям. Смоленский воевода не желал идти на поводу у «Семибоярья». Московские послы также решили действовать самостоятельно.
Пребывание в польско-немецком стане многое уяснило им. А вчера они убедились и в том, что порабощенная Польшей Литва отнюдь не вся на стороне Сигизмунда. Многие литовские люди тайно приходили в шатры к послам, высказывая свое сочувствие и желание отложиться от Польши. Они доказывали, что Литва ближе, роднее москвитянам, нежели панам. Жаловались и на иезуитов, стремящихся расторгнуть союз Западной Руси с Восточною, искоренить в Литовском княжестве все русское.
Москва, находившаяся за спиною послов, выросла в глазах послов и представлялась им уже не такою беспомощною. Сами паны это, конечно, чувствуют и потому торопятся скорее покончить со Смоленском.
— Ну, о чем же вы задумались? — ледяным тоном спросил Сапега. — Чего молчите? Вы хотите, чтобы лилась христианская кровь? Бог за нее с вас взыщет.
Голицын сказал:
— У гетмана Жолкевского было пять тысяч войска, когда он подошел к Москве, а у нас тридцать. Мы могли бы драться с гетманом и победили бы, но бояре пустили вас в Кремль, поверив, что вы явились к нам как союзники против бунтующих крестьян и тушинского вора… Но можно ли теперь назвать польский гарнизон в Москве союзниками? Не пан ли Гонсевский удалил в уезды стрельцов и проливает в Москве невинную кровь? Вы обманули нас.
— Пан Гонсевский карает заговорщиков и бунтовщиков. Если вы не хотите попасть в их число, вы должны приказать Шеину сдать Смоленск.
— Такого приказа мы не дадим! — категорически ответил Голицын.
Нарушив порядок посольского обмена мнениями, Потоцкий, красный, возбужденный, вскочил со своего места и, перебив канцлера, громко закричал:
— Потом пожалеете!.. Вы принудите нас разговаривать по-другому!
Палата огласилась негодующими криками шляхты. Некоторые из панов размахивали кулаками, грозя «камня на камне не оставить от Смоленска».
Уходя вместе с послами, Голицын сказал Сапеге, указывая на его окружение: