Быт кузнеца — не сахар. Нет времени злиться и вести себя как... Стоп. Я же и есть ребёнок. Внутренний порыв проявить юношеский максимализм мгновенно угасает под тяжестью прожитых лет.
Первый день в новом теле тянется бесконечно. Вода, уголь, металл — нескончаемый круговорот тяжестей. Мышцы горят огнём, но физическая боль сейчас волнует меньше всего. Сидя на старом крыльце, где доски поскрипывают при каждом движении, погружаюсь в размышления о будущем.
Сын кузнеца — неплохое начало. Навыки создания сложного оружия остались со мной из прошлой жизни, но теперь придётся освоить кузнечное дело с азов. Раньше я лишь передавал чертежи мастерам, воплощавшим мои идеи в металле. Но с этими знаниями нужно быть осторожнее — именно они привели меня к прыжку с балкона.
Судьба простого оружейного торговца меня не интересует. Этот навык станет лишь инструментом для достижения большего. Примкнуть к клану? Нет, хватит с меня этой внутренней грызни. Создать свой? Заманчиво, но в десять лет — это перебор.
Магия молчит. Видимо, приобретённая сила не переносится между жизнями. Что ж, начну с простого — тренировка тела и оттачивание кузнечного мастерства. К любой цели путь лежит через труд и упорство. Боевые навыки остались при мне, но в этом щуплом теле их не проявить и на слабую двоечку.
Неделю спустя дверь с грохотом ударяется о стену. Саныч, пропахший перегаром, вваливается в дом на рассвете:
— Вечно дрыхнешь! — ревёт он, врываясь в спальню. — вот же проныра, дома не ночевал!
Какие странные мысли бродят в его голове — что десятилетний может делать ночью вне дома?
Он носится по дому, как медведь по берлоге. Внезапно его осеняет, и он, пошатываясь, устремляется к кузнице. Дверь открывается медленно, со скрипом — словно крадётся охотник за добычей. Мутные глаза впиваются в меня.
— Да твою мать! — шипит Саныч. — Не слышал, что звал?
Ставлю тяжёлую тележку с углём у печи:
— На улице был, уголь таскал. Не слышал.
Конечно, слышал. Но разве можно упустить возможность слегка подразнить?
Он замирает соляным столбом, силясь найти новый повод придраться. Видно, прежний хозяин этого тела был редким лентяем, а тут я с рассветом всё приготовил к работе.
— На кой тебе уголь в такую рань?
Смотрю на него с деланным удивлением — похоже, хмель начисто отшиб память.
— Сегодня дядя Антон должен зайти.
— Тебе-то что с его прихода? — Саныч никак не может связать простейшие факты.
— Дядя Антон, мясник, — говорю медленно, будто маленькому. — Он же ножи заказал.
Точно забыл, но гордость не позволяет признать правоту мальца. Я-то не раз слышал его пьяное бурчание про никчёмный заказ мясника и штрафные санкции за просрочку.
— Без сопливых солнце светит, — цедит он сквозь зубы. — Печь лучше разожги.
Почёсываю затылок:
— Уже.
Каждое моё слово словно соль на рану. Саныч, кипя от злости, удаляется умываться и переодеваться.
Зная его как облупленного, успеваю нагнать мехами нужный жар. Через десять минут он возвращается, готовый придраться к чему угодно:
— Жара мало в печи.
Спорить? Увольте. Десять ударов по меху — и вот вам результат.
— Да где ты летаешь с утра? — не унимается Саныч. — Уголь зря переводишь!
Молча смотрю на него. Он теряется — дети не меняются за неделю так разительно.
— Пошёл вон отсюда. Только раздражаешь. — уже спокойнее произносит он.
Отлично, время для тренировки. Разминка есть, пора к серьёзным нагрузкам. Пять подтягиваний, десять отжиманий, столько же приседаний. И так по кругу до изнеможения. С подтягиваниями пока туго, но это дело наживное.
Часов через пять работа с ножами классической формы подходит к концу. Предвидя дальнейшее, уже десять минут стою на пороге с веником и шваброй.
— Да где его носит? — ворчит Саныч, стягивая рабочий фартук. — Миша! Твою мать!
Молча принимаюсь за уборку.
— Да где... — осекается он, заметив меня с веником.
Его взгляд становится пронзительным, словно пытается разгадать загадку.
— А ну, глянь сюда, — требует он.
Мои глаза излучают безмятежность и спокойствие.
— Чего задумал, сорванец? — надвигается он, пытаясь запугать.
— Я что-то не так сделал? — оглядываюсь по сторонам с невинным видом.
Саныч взрывается:
— Да всё не так! — размахивает руками. — Слишком гладко всё! Ни свет ни заря встал, всё подготовил, теперь убираешься. Что замышляешь?