Симич: Да ладно. И вы тоже?
Надежда: Я же говорю вам, все. Вон там наверху, без штор — это мое окно.
И тут на наших глазах Милисав Симич становится человеком, на которого смотрят. Он встает, выпрямляется. Голос его становится чистым, а губы приобретают здоровый цвет. Встает и надежда.
Надежда: Ну, вот… Я вижу, вы в порядке. Я пойду.
На улице слышится раскат грома. Надежда вздрагивает. Симич как-то неуклюже, как-то слегка обнимает ее.
Симич: Не бойтесь.
Надежда: Это было так близко.
Симич: Не бойтесь. Я же здесь.
Начинается ливень. Симич выглядит гротескно: он стоит склонившись, в своем погребальном костюме, над девушкой, которую не может даже как следует обнять.
Надежда: Опять дождь…
Симич: Переждите немного. Не стоит ходить под таким ливнем.
Надежда: Я быстро пробегу.
Симич: Даже не думайте! Вымокните.
Симич улыбается.
Симич: Вас кто-то ждет?
Надежда: Вообще-то никто.
Симич: Садитесь. Выпьем чаю.
Надежда сейчас уже пожалела, что вообще помогла этому человеку, но что делать — она уже здесь. И поскольку она не торопится, и ее действительно никто не ждет, она выпьет чаю.
Надежда: Хорошо. Если вы настаиваете.
Симич суетится на кухне: ставит на плиту чайник, достает спутанные пакетики какого-то обветревшегося чая. Надежда смотрит вокруг.
Надежда: Хорошо у вас тут. Как в романах.
Симич: Квартира досталась моей жене от ее отца. Это небольшая часть. Остальное отняли. После войны.
Надежда осмативается, потом спрашивает — после какой воны?
Симич: Коммунисты.
Надежда: A…
Симич: Нам осталась вот эта часть для прислуги.
Надежда: Ой, а может, моя бабушка работала у вас. Она работала у каких-то коммунистов.
Симич: Нет, вы не поняли. У нас не было прислуги. Это у моего тестя…
Надежда слушает невнимательно. Ее больше занимают вещи на кухне, их запах. Она останавливается возле какого-то старого радио. Включает его. Из аппарата, как из шарманки, раздаются звуки романтичной песни. Это «Ночь и день» Колла Портера.
Надежда: У нее был точно такой же. Только ее никогда не работал.
Надежда осматривается.
Надежда: А где сейчас ваша жена?
Симич: Ее больше нет.
Надежда: Она умерла? Мне очень жаль…
Симич: Она не умерла. Ее просто больше нет.
Надежда: А, вот так. Но ее нет?
Симич: Нет.
Надежда: Ну, это одно и то же.
Симич задумывается.
Симич: В сущности, вы правы.
Надежда: А у моей бабушки был любовник. Да, да. Настоящий любовник. Он приходил обычно после обеда. Так было годами. Один раз в две-три недели. В основном, когда я с другими детьми играла на улице. Он был военным, офицером. Он был женат. Отец двух девочек. Думаю, что и внуки у него были. А еще у него был пистолет. Потом он из этого пистолета застрелился.
Симич подносит две чашки чая. Одну протягивает Надежде.
Надежда: Бабушка, конечно, не пошла на похороны. Не имело смысла из-за его семьи. Зато я ходила. Чтобы посмотреть, из-за кого моя бабушка всю жизнь оставалась одна.
Симич: И что вы увидели?
Надежда: В сущности, ничего. Какую-то бедную, сгорбленную женщину с большим носом. Ей передали его ремень и фуражку. Как будто бы он погиб на войне, а не в ванной. Вокруг было как-то мало людей. Самое большое две-три женщины, которые плакали. Казалось, что бабушкин любовник был каким-то любимчиком женщин. Потом были залпы, да и это скоро закончилось. Бабушке, конечно, я ничего не сказала. Ей не за чем было знать, что я в курсе.
Симич: Не за чем.
Симич отпивает немного чая.
Симич: А ваша бабушка умерла?
Надежда: А, нет. Нет. Просто я не вижусь с ней.
Симич: Это одно и то же.
Надежда выключает радио. Она вдруг становится грустной.