Используя увиденный по телевизору материал, как смогла, повторила непристойные танцы нагишом, вернув желанный для женщины пыл любовника. После содеянного собрала благодарность и радость обоих, стала старушкой и сутки молилась у Святого источника, замаливая грех использованного недостойного метода.
Игорь Петрович ощущал себя избранным. Во-первых, он видел то, чего не видели другие; во-вторых, на закате, как ему представлялось, природного цикла мужской активности, он стал снова половым гигантом. Пока наблюдающие сверху удручённо переглядывались, выдумывая ходы, которыми можно было бы заставить думать голову Игоря Петровича в нестандартном для него направлении, сам носитель этой головы, чрезвычайно гордый собой, всё чаще задерживался у зеркала, подтянув живот, скроив физиономию, которую не носил в повседневной жизни, и любовался созданным видом.
Прошло несколько дней. Воспоминания о необыкновенных видениях притупились и постепенно стали забываться. Томительное ожидание встречи с астральной танцовщицей трансформировалось в устойчивое уныние. Бабушка, отмолив грехи, чувствуя себя очищенной и обновлённой, снова взялась за работу по налаживанию контактов с населением. Игоря Петровича она застала за сеансом самолюбования. Находясь в образе супермена, играя загорелыми остатками мышц, поворачиваясь боком, чтобы убедиться в полном отсутствии архитектурных излишеств фигуры, избранный не был готов увидеть рядом кого-то ещё. Старушка с задумчиво надвинутой нижней челюстью на нос, грустно смотрящая из правого верхнего угла зеркала, заставила Игоря Петровича своим неожиданным появлением вернуть себе привычный для окружающих облик. Брюшко вернулось на своё место, плечи безвольно повисли, лицо приняло трусливо-брюзгливые очертания.
— Не пугайся, Бога ради! Я тебе ничего дурного не сделаю. Мне с тобой поговорить надо.
Мужчина, резко теряя скорость кровообращения и устойчивость в ногах, бледнея сел на пол.
— Тихо-тихо! Ты это брось! Может так тебе проще будет?
Бабушка стала юной и прекрасной, оставив открытой до неприличия зону декольте, для быстрейшего возвращения человека в функциональное состояние. Это сработало. Бледные губы вяло прошептали:
— Так это были вы?
— Да.
— А я-то думал.
— Что ты думал?
— Что это была другая женщина.
— Тебе не всё ли равно?
— Не знаю.
Надежда поговорить с человеком на равных таяла. Баба Оля приняла решение строить беседу, ориентируясь на слабый уровень развития оппонента.
— Дружочек, ты не переживай. Всё с тобой в порядке. Просто на чистом воздухе, в зоне повышенной энергетической активности высокочастотных полей, бывает с людьми, так, что спектр видимой частоты для них расширяется. Ты ещё много чего увидишь. Однако если ты столь ярко будешь реагировать, придётся тебя вернуть к толпе живущих в заблуждении относительно населённости окружающего пространства. Хочешь?
Игорь Петрович отрицательно покачал головой.
— Вот и славно. Языком не мели лишнего, никому про меня не рассказывай. Кому надо, я сама нарисуюсь. Живи, как жил. Я, может быть, тебя потом о чём-нибудь попрошу. А пока, как предоплату, внесу в фонд нашего с тобой дальнейшего сотрудничества обещание приходить к тебе на помощь. Нужна буду — мысленно позови. Меня бабушкой Олей здесь зовут. Сама если не услышу, так мне передадут. Дежурить-то у тебя каждую ночь мне не с руки, сам понимаешь, но позовёшь — я помогу. Если потеряешь чего, тоже в моих силах пособить. Ну, всё, отдыхай. Мне пора.
Она исчезла. Игорь Петрович, продолжая прибывать на полу в состоянии туповатой растерянности, медленно переваривал услышанное.
Мишка сидел на корточках между грядок клубники и отчаянно хотел встретить гнома. Гном всё не появлялся.
— Михаил, ты изображаешь садовое растение? Ты сидишь так уже целый час.
— Я жду.
— Что ты ждёшь?
— Друга.
Бабушка удручённо вздохнула: ей не нравилось стремление внука играть в одиночку. Мишка переключился на дрессировку муравья. Муравей был глупый и дрессироваться не собирался, мальчик настаивал, тыкая в насекомое палочкой.
— Достойное занятие.
Под кустом садовой земляники стоял старый знакомый и недовольно, исподлобья наблюдал за происходящим.
— Наконец-то ты пришёл! Я звал тебя: зову тебя, зову, а тебя всё нет.
— Ты не звал, а требовал, чтобы я пришёл. На такие интонации я не откликаюсь.
— Прости, пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть. Я просто хотел, чтобы ты скорее пришёл.
— А что случилось?
— Ничего.
— Так зачем же скорее?
— Затем, что ничего не случается. Скучно.
— О. Братец мой! Я тебе что, старушка-веселушка, чтобы развлекать-то тебя?
— Нет, но. Я думал, что гномы живут, чтобы людям помогать.
— Что ты говоришь?! Ну, если честно, то есть такая обязанность в наших законах, но её не назовёшь смыслом жизни.
— А какой смысл вашей жизни?
— Такой же, что и вашей. Сама жизнь.
— Я не понял.
— Так ты думай, и всё будет понятно.
— Всё?
— Всё.
— Странно. А бабушка говорит, что всё знать невозможно.
— Раз она так думает, то она точно не сможет знать всего, а ты можешь попробовать.
Мишка задумался и не заметил, как его эфирный знакомый исчез. Результатом разговора о смысле жизни стало родившееся желание знать как можно больше и намерение познакомиться со старушкой-веселушкой.
— Привет.
На месте гнома сидела маленькая черноглазая, с короткой стрижкой женщина в голубых джинсах. Её можно было даже назвать девочкой, если бы не интуиция, подсказывающая, что именно она-то и есть та самая весе-лушка.
— Привет. Ты старушка разве?
— Возрастом — да.
— А так и не скажешь.
— Так и не говори. Зови меня просто Юля.
Девушка обворожительно улыбнулась, перекинула ногу на ногу, кокетливо подморгнув глазом, развеяла вокруг себя шлейф абсолютного очарования.
— Ты чего? Я же ещё маленький.
— Так и я стара, а значит, нечего бояться, и я могу побыть самой собой. Мои пляски с платочком и надрывный оптимизм сейчас не востребованы, а женская природа всегда в цене. Расслабься и учись общаться с дамой. Пригодиться. Или ты будешь настаивать, чтобы я приняла положенный званию облик?
Мишка кивнул, и Юля превратилась в женщину неопределённого возраста с недобрым взглядом. На ней было белое, в мелкий голубой цветочек, старомодное платье, в руке белый платок, на ногах белые туфельки. Звонким, задорным голосом, который никак не вязался с каменным выражением лица, она прокричала:
— Частушки! Как пошла я мимо речки, а по ней плывут овечки, солнцу улыбаются, тучки называются!
При этих выкриках Юля топала ножкой и размахивала платочком совсем не артистично.
— Хватит-хватит. Мне так не нравится. Почему ты стала мрачной?
— Я на работе.
— А почему такое платье некрасивое?
— Последний раз я работала пятьдесят лет назад. Тогда всем нравилось. Ещё спеть?
— Не надо.
— Спасибо.
Юля, опять облачённая в джинсы, потянулась сладко и эстетично.
— Ты не представляешь, мой юный друг, что такое делать одну и туже работу веками, не меняясь. Жду — не дождусь, когда меня все позабудут. Или, хотя бы, подарят в своих мыслях новое амплуа. Ты мне поможешь?
— Конечно!
На просторной светлой террасе женщины перебирали грибы. Лауру Сергеевну тянуло на воспоминания, и она с упоением рассказывала о своей бабушке. Дочь неоднократно слышала эти истории о доброй и свято, но ненавязчиво, верующей Евдокии Кондратьевне. Что-то было в этих историях будто бы сокрыто, спрятано от праздных слушателей, и Лауру каждый раз, когда она касалась в своих разговорах имени бабушки Евдокии, явно подхватывала странная волна вдохновения, словно желающая вынести её собственные мысли на давно поджидающий объект.