Но мощёные улицы тают, уступая место живописному пейзажу: одинокий утёс над мятущимся в шторме морем, пылающий пожарами город на заднем плане. Манширд в ужасе смотрит на свои руки, будто те по локоть в крови.
«С меня хватит, — глухо произносит он. — Это невыносимо, Врут. Я решил. Я пойду прямо сейчас. Пойду и убью его, а сам займу его место».
«Он твой родной брат, — отрешённо замечает Эскеврут. — Простишь ли ты потом себе?»
«Чепуха, — перебивает товарищ. — Я не прощу себе, если снова закрою глаза на то, что он творит. Я не прощу себе, если не возьму эту страну под своё руководство. Потому что могу и знаю как. Ты со мной, друг?»
По сторонам снова вырастают стены. Они усеяны полками тёмного дерева, уставлены многочисленными пыльными томами.
«Я смотрел сквозь пальцы! — яростно выкрикивает Эскеврут, тыча Манширда в грудь. — Смотрел, как вы, ваше величество, заливаете кровью свою так называемую Империю! Но кто — чёрт побери, кто — дал вам право вырезать всю мою семью, разорять мой фамильный замок, порабощать мой народ!»
«Ой, Врут, — морщится император. — Какой ещё твой народ? Когда ты последний раз в Бриатосе-то был, лет сто назад? Народу как раз куда лучше будет без тирании твоей так называемой семьи. Да ты с большинством из них даже не был знаком. А замок тебе никогда не принадлежал и даже не нравился».
«Ты хуже своего брата, Ширд, — тихо сообщает Эскеврут, одарив собеседника долгим презрительным взглядом. — Куда хуже. Тот хотя бы был глуп. Ты же умён и вреда приносишь вдесятеро больше».
«Ошибаешься, друг, — миролюбиво качает головой Манширд. — То, что кажется вредом сейчас, даст свои плоды позже. Войны закончатся, социальная несправедливость пойдёт на спад, Империя будет процветать. И не переживай — теперь я ослаблю темпы экспансии. Пора навести порядок на присоединённых территориях, а ещё… Знаешь, я хочу завести семью, — он отворачивается и смотрит в узкое окно, приютившееся между массивными стеллажами. — Надо уже подумать о наследниках, как считаешь?»
Всё меркнет, и пространство заполняется голосом:
— КТО ТЫ?
— Я магистр Эскеврут, трус и неудачник, — бормочет он упавшим голосом. — Я ведь хотел остановить его, но так и не решился действовать, а словами много не исправишь… Не факт, что у меня бы вышло, но следовало хотя бы попытаться, правда? Думаю, дело в том, что я никогда не был уверен в своей правоте… Если бы я просто знал наверняка!
— ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ?
— Я… хочу знать, — уже уверенней отвечает он. — Всё, что мне нужно — это знания…
И тут раздаётся вопль:
— Нет, Эск! Тебе не нужно, нельзя… Ты не представляешь! Я только что видела… Видела, как Эвин… — Русти, повисшая у него на шее, принимается лопотать что-то так быстро и неразборчиво, что у него голова идёт кругом.
— Боги, искорка, — он слегка отстраняет её и вытирает её мокрые от слёз щёки. — Не надо так тараторить…
Но она только нетерпеливо подпрыгивает и вопит:
— НЕ СМЕЙ ПРОСИТЬ У НЕГО ЭТО! Ты не сможешь, не вынесешь, никто не вынесет…
Он сжимает её, рыдающую, в объятиях, складывая в уме полученные сведения. Вот, значит, что стряслось с пресловутым Эвином. Да, незавидная участь. Вряд ли, конечно, тот сформулировал свою просьбу как надо; Эскеврут-то в подобную ловушку не попался бы, но…
— Не буду просить, — обещает он, глядя по сторонам; вокруг как раз разворачивается новый пейзаж. — Всё, искорка. Всё хорошо. Эй, уймись…
Речной берег, хижина на сваях. Очень романтично, браво.
Чипиреска притихает, прижавшись к нему, безропотно позволяет поднять себя на руки и занести в дом. Старая кровать издаёт душераздирающий скрип, принимая на себя вес их тел.
А дальше всё идёт как по маслу — он просто делает то, что хорошо умеет… и любит. Да и как можно не любить ласкать это совершенное, хоть и миниатюрное, тело? Разве можно не любить наблюдать, как исчезают со лба горькие морщинки, следы слёз тают без остатка, а вместо них на лице появляется выражение блаженства?
Русти не знает своих возможностей, думает он, ловко играя пальцами в нежной ложбинке между её ног. Привыкла винить во всём себя, привыкла считать себя бестолковой и приносящей больше проблем, чем пользы… И сама не замечает, сколько света несёт в этот мир и в чужие сердца.
И, целуя её лоб, он шепчет:
— Ты сильнее, чем тебе кажется… Ты сильнее меня, искорка.
Русти распахивает глаза и недоверчиво глядит на него. В золотистом янтаре ясно читается ход её мыслей: как может человек, которого она всегда считала лучше себя во всём, говорить такие вещи?
Он смеётся:
— Я сказал: сильнее, а не умнее.
И, пользуясь её замешательством, быстро избавляется от штанов и входит в уже готовое принять его тело. Она напрягается лишь на миг, но потом с доверчивой улыбкой закрывает глаза и подчиняется его неторопливому ритму, которому аккомпанирует скрипучая кровать.
Боги знают, сколько времени проходит, но Эскеврут наслаждается каждой секундой, каждым движением. А потом с удвоенной силой — когда тело Русти подбирается к финалу и слегка напрягается, пропуская через себя волны удовольствия одну за другой…
— Люблю тебя, — бормочет она, опомнившись. — Хоть и троих сразу, но тебя главнее и сильнее, Эск.
Эскеврут улыбается такому своеобразному заявлению, и чипиреска растворяется в пустоте.
— КТО ТЫ?
— Слабак? — высказывает магистр очередное предположение. — Не то, знаю. Прости, я не понимаю, чего ты от меня хочешь.
Новое видение застаёт его сидящим на нагретом солнцем камне у лесной реки; над головой слегка шумит ветвями доживающая свой век ива; под ногами разнокалиберные круглые камешки, обточенные за многие годы речной водой.
— Эск!.. — выдыхает стоящая напротив Зио и предсказуемо кидается на шею.
Он сразу, с первого дня их знакомства заподозрил, какой огонь скрывает в себе девочка с бутыльком яда на шее. Разжечь этот огонь стало для него навязчивой идеей, его новым маленьким смыслом в долгой утомительной жизни. И всю свою благодарность за это он сейчас охотно вкладывает в ласки.
Одежда на камнях; два обнажённых тела льнут друг к другу. Он бережно подталкивает девушку к иве, пока она не упирается спиной в толстый, чуть наклонённый ствол. Она послушно откидывается назад, на шершавую поверхность, и смотрит на него с умоляющим нетерпением. И он подчиняется этому зовущему, манящему взгляду — приподнимает ей ногу и медленно проникает внутрь, отчего она сладко вздрагивает и выгибается.
Русти однажды спросила, что такого он нашёл в Зио. А он, пожалуй, и сам так до конца и не разобрался. Эта её непоколебимая воля к жизни — и пузырёк с ядом на груди. Доброта и мягкость характера — и пылающий внутри безжалостный огонь. Верность собственным принципам — и охотное принятие нового опыта. Преданность ему, своему учителю, наставнику и любовнику — и недавний бунт с твёрдым намерением не дать ему уничтожить магию…
Смуглая кожа отзывается чуть ли не искрами под его руками и поцелуями, прядь белоснежных волос покачивается в такт, свисая вниз, к земле. Дыхание затрудняется и учащается; темп нарастает. Тонкие пальцы бессознательно впиваются в его спину, и все мышцы судорожно напрягаются.
Эскеврут, не сводя глаз с её лица, искажённого гримасой наслаждения, и не прекращая движений, позволяет своему семени выплеснуться, отдавшись вспышкой удовольствия и облегчения во всём теле.
Но, к его удивлению, Зио не расслабляется обессиленно, как делает это обычно — напротив, выгибается ещё пуще и, закусив губу, стонет так громко, что будь такое в реальности — весь лагерь бы услышал. Кажется, наслаждение, вместо того чтобы пойти на спад, внезапно и резко усилилось и теперь трясёт её тело жестокими судорогами, никак не желая заканчиваться.
Эскеврут наблюдает с восхищением и лёгкой завистью: он знает, что ему никогда не достичь такого блаженства. А причина проста: он не умеет настолько отдаваться ощущениям, забывая обо всём остальном. Он никогда так не умел, чего бы в жизни это не касалось — любой момент, когда у него был шанс быть счастливым, оказывался испорченным мрачными мыслями. Мыслями о прошлом, о будущем, о гипотетически возможном…