Неудивительно, что Росси, как всякий любитель шахмат, хоть немного склонный к умственным построениям, сохранил эту подростковую страсть. Ведь детективы предназначены не только для детей, ищущих новые способы отгородиться от мира, но и для взрослых, избравших иные виды уединения. Пока Феррер в темно-коричневой рубашке с закатанными выше локтя рукавами ставил книги на нижние полки по тематическому и алфавитному принципу, я, взобравшись на деревянную лестницу, расставляла как попало издания карманного формата.
Здесь были все классики жанра: Эллери Квин, Честертон, Джеймс Хэдли Чейз, Дешил Хэммет — от «Крадущегося сиамца» до «Красной жатвы», полная коллекция романов Камиллери про комиссара Монтальбано. Агаты Кристи не было, но имелись Патриция Хайсмит, Джеймс Кейн, Сименон и, разумеется, Конан Дойл, начиная с «Собаки Баскервилей», вдохновившей Умберто Эко на создание «Имени розы». Я наугад читала названия: «Черная мелодия блюза», «Терпение паука», «Прежде чем заледенеет»…
Общим для всех этих произведений было то, что читателя занимало не столько наказание преступника, сколько изобретательные ходы детективов вроде Сэма Спейда или Филиппа Марлоу, суровых и насмешливых, всегда находивших быстрый и бесспорный выход из любой ситуации, заканчивая партию шахом и матом. Изобретательность — вот что ценишь больше всего в юности, когда ты так уязвим и у тебя не находится нужных слов — или они являются слишком поздно. Это было в одной песне группы «Erasure», и еще там было: «Я люблю детективы — так хорошо знать, что преступник не я».
Мы управились с тремя тысячами томов меньше чем за три часа. Библиотека почти приняла человеческий вид, оставалось лишь подключить компьютер, но для этого требовался мастер. Утомившись, мы с Феррером сели — он на прикрытый тканью диван, а я прямо на пол, по-индейски.
— Ну что же, миссия выполнена, — не без гордости изрек он, откинув голову на спинку. В облике его читалась усталость, но голос звучал бодро. — Надо бы промочить горло: думаю, мы заслужили.
— Конечно. Чего вы хотите? — Я взяла на себя обязанности хозяйки. — Не вставайте, я скажу синьоре Манфреди.
— Я не отказался бы от виски.
День догорал, и льющийся из сада свет принял зеленовато-красный оттенок, отчего комната стала слегка напоминать оранжерею. Синьора Манфреди зажгла торшер и поставила поднос с напитками на столик в мавританском стиле. Феррер достал из кармана рубашки пачку американских сигарет, вытащил одну и с наслаждением затянулся, потом еще раз, уставясь на горящий кончик. Затем, не глядя на меня, он спросил с наигранным равнодушием:
— Ну и что ты думаешь делать? Будешь дальше работать над диссертацией?
Несмотря на ровный тон, в его голосе чувствовалось возбуждение — он задал трудный вопрос и с беспокойством и надеждой ждал ответа.
Я откликнулась не сразу, а лишь после того, как налила в стакан на два пальца джина, добавив лимонада и побольше льда.
— Само собой, буду работать дальше. — Я постаралась подчеркнуть, что его сомнение обидело меня.
Феррер покачал головой, как бы не веря и в то же время смирившись с моим решением, но в глазах его зажглась искорка улыбки. Мне показалось, что, невзирая на недоверчивый тон, он в глубине души хотел услышать именно это.
— На самом деле, — прибавила я, — я теперь еще больше настроена продолжать, зная, что здесь кроется тайна и за нее кто-то готов заплатить любую цену.
Именно к такому выводу я пришла утром того дня после разговора с инспектором Леони на Корсо деи Тинтори. Я отправилась туда прямо из больницы, и, признаться, не без волнения. Комиссариат находился в мрачном здании, облицованном рустом, и у входа витал легкий запах общественного туалета. Помещение выглядело по-офисному уныло: лампы дневного света, серые металлические стеллажи, картонные архиваторы, дела, перевязанные красной тесьмой. В глубине, рядом с ксероксом, висел шарф с символикой «Фиорентины» и плакат, изображающий всю команду в сборе. В конце коридора несли вахту двое полицейских: форменная одежда, сине-бело-серебряные фуражки, надвинутые до бровей.
Леони был в штатском — поверх рубашки он носил серый шерстяной жилет — и выглядел удрученным или усталым, сидя в своем кабинете при меланхолическом свете монитора. На столе у него лежал ворох бумаг и роман Павезе, открытый на середине, — вероятно, инспектор таким образом убивал время.