Мы гарун-аль-рашидили.
Чух останавливал прохожих вопросом: «Что вы сделали сегодня хорошего?» Ему, странное дело, отвечали.
А что он сам такого сделал?
Я смотрел на него, и мне хотелось заорать или треснуть его. В двенадцать я проводил Чуха домой, потом ходил один. Снова теплая ночь, снова туман и фонари. Ко мне вернулось сладкое видение дрожащего Наташиного подбородка…
2 июня. Дождь, тоска. Я не нужен никому! Жизнь проходит мимо. И пусть идет на здоровье, я буду работать.
…Купил 1) щетинные кисти — 2 шт.
2) карандаш «стеклограф» — 3 шт.
3) обоев (для рисования на их обороте).
4) «пастель» — карандаши (коробка).
5) водки — для обтирания. Говорят, это бодрит. Абсолютно не работается, черт побери!
4 июня. Вчера бродил в центре. Пошел к Чуху, поднялся к двери и… плюнул.
Я нашел телефон-автомат и побродил вокруг. Наконец опустил монетку и набрал номер (трубка была липкой и пахла потом).
— Наташа, это я… (Кровь ударила мне в голову.)
— Что тебе, Павел? (Голос льдисто-синего оттенка.)
— Хочу увидеть тебя!
Долгое молчание — взвешивает. Вспотела сжатая телефонная трубка, запах моего пота приплюсовался к другим. Сколько людей стояли вот так и ждали. Наташа сказала:
— Сегодня не могу, завтра не могу. Послезавтра.
— Где?
Ответ ее по-военному быстр и четок. Не ответ — приказание:
— Парк, пять часов. Все!
Парк у нас музейный уголок природы. Там можно, будто зверя в клетке, подержать за усы колючий боярышник, потянуть за хвост «волчью ягоду» и потрогать ежевичник.
— Пока! — пробормотал я, вешая трубку. Черная сводница!
Заболел острой болью затылок. Я разулся и стал на асфальт. Полегчало не затылку, а уставшим ногам.
Вот еще что: я не мог вспомнить Наташу, видел только черный ее силуэт в анфас или в профиль. Да еще и со светлым каким-то ободком.
5 июня (утро). Обдумывал вчерашнее. В раскрытое окно прыгнула кошка — нежная, белая. Это наша соседка. Живет на два дома — свой и наш. «Мрм», — сказала двудомница.
Днем немного писал, но кисти падали на пол, краски не соединялись. Неужели я люблю Н.? К лицу ли мне, больному некрасивому человеку, любить? Этим должны заниматься особенные люди — красивые и сильные.
6 июня. Пришел и ушел день встречи. Нахохлившийся. Пушилась зелень, кусались мухи, в тополях шумели воробьи. Тетка ждала дождь.
Когда я надел костюм и вышел, она выпрямилась над грядкой. Обирая земляную грязь с рук, сказала:
— Эй, не ходи, ливень будет. (И она зашевелила, захрустела суставами.)
…Наташу я нашел у большой клумбы с петуньями и ползучими плетями настурций. Это ее подарок, настурции я люблю. Их приятно писать, они так вкусно красивы.
Н. резко поднялась мне навстречу, и мы пошли.
Мы ходили кругами, может быть оттого, что первоначально обошли клумбу и приобрели траекторию. И было в этом кружении что-то колдовское, завораживающее.
Наташа шла впереди, а я немного приотстав. Глядел на нее, и мне не верилось, что я обнимал ее когда-то. Мне хотелось уйти. Я говорил:
— Недурный парк. Волчьи ягоды, шиповник.
— Да-да-да, — кивала Наташа. И вдруг наклонилась. — Смотри, Паша, здесь растет и земляника.
В траве, среди окурков, светились два белых цветка. Не один, не три — именно два. Это мне показалось странным.
— Потемнело, — бормочу я. — Сейчас будет городу мойка.
А события начинают приобретать темп.
Тучи быстро накрывали город. Ударил ветер, замотал верхушки. Березы сыпали листьями.
Над ближним пригородом загудел небесный самосвал, опрокинул кузов с камнями:
— Та-ра-рах!.. Хо-хо-хо!
Дождь наплывал колеблющимся занавесом, дыша мокрым. Он просы́пался на железные крыши. Мы встали под березой. Дождь щелкал по листикам.
О ближние провода разбилась молния, разлетелась в синие клочья. Ударил гром. После его удара хлынул ливень.
Я обхватил Наташу, прикрыл плащом и не головной памятью, собой вспомнил ее. Мое тело заговорило с ней. «Здравствуй», — говорит моя рука ее руке. «Здравствуй!» — кричат мои плечи. «Здравствуй… здравствуй… здравствуй!..»
Вертелись в ливне кусты, шагали деревья. Не гасла беззвучная молния.
— Что?.. Что ты сказал?.. — спрашивала Наташа. Глаза ее раскрылись — два птичьих испуганных глаза, — и дождинки (или слезы?) выкатывались из них.
Значит, я сказал? Что?
— Люблю… Люблю…
Она смеется и засовывает мне холодную руку за воротник.
— Милая!
Злорадный голос: