Павел думал, ежась от прохлады: когда-то здесь все было в папоротниках. В них сидели змеиного вида птицы, бродили стотонные ящеры. А первое теплокровное жалось комочком среди корней. Все — туман, мокрые листья — было выше, и чешуйчатая лапа ящера вдавливалась в землю — рядом…
— Очнись!.. — вдруг кричит Михаил.
Ящериное виденье уходит от Павла, остается лишь грибной туман, сырость, черные сосны.
— Я замечаю, — говорит Михаил, — что ты дурак. Разве можно такую бабу пускать одну?
Лицо его становится плоским и презрительным, как у идола.
— Она — взрослый человек.
— С взрослыми — хуже. Дитеныша выпорол, и все.
— Насильно мил не будешь, а она меня… — Павел хотел сказать «любит», но не смог. Нельзя это говорить, имея дело с Наташей, неосторожно.
Михаил тоже обошел это слово. Сморщился, и все.
Он помолчал, подвигал белой кожей головы — загар не успел пристать к ней. Спросил:
— Какой сегодня день?
— Вторник.
— Точно, вторник. А когда еще провожал?
— В пятницу.
— Вторник и пятница… Ну, прощай, поброжу еще. Как хорошо в краю родном, где пахнет сеном и…
Он, заложив руки за спину, побрел к свертку тропы. Дальше Павел шел один. Солнце поднялось. Он шел по лесной опушке к изгородям огородов, к дому, среди солнечного плесканья и гула насекомых.
Он ступал не по мягкой тропе, а по твердой и гулкой, отдающейся в пятках дороге, и шаги ясно выговаривали: вторник-пятница, вторник-пятница, вторник-пятница. Точно, каждую неделю теперь уезжает два раза, во вторник и пятницу.
«Я, осел, не замечал того».
Подскочил пес с именем Пират — черный такой. Павел рассеянно приласкал его и пошагал дальше: вторник-пятница, вторник-пятница…
Бежали загорелые пацаны на раннюю — лучшую — рыбалку. Их пятки дробили скороговоркой: вторник-пятница, вторник-пятница…
…Грохнул кузовом грузовик — вторник! пустил из-под колес облако деревенской едкой пыли — пятница!.. Павел закашлялся. Шофер высунулся. Ухмылка — от уха до уха.
— Закурить есть?
— Нет. Ты не в город, дядя?
— Туды.
— Где же вы здесь ездите? Шоссе на другом берегу.
— А по лесовозке, бором. Заброшена дорога, но можно.
— Подкинь!
— Дашь трешку?
— Ага!
Павел схватился за борт и рывком перекинулся в кузов, объемистый и пустой. Сел на корточки, застегнул доверху куртку.
Грузовик рванул с места. Он несся, стуча кузовом на каждом ухабе: на одном — вторник! на другом — пятница!
Мелкий сор прыгал от борта к борту.
Прыгали сосновые щепки, бурая кожура, мертвая и толстая ночная бабочка.
Скорость машины рвалась в мозг Павла. И путем самых разнообразных перекидок резко показывала Наташу. Не всю, а особенные ее черточки. Павлу ясно виделось (как не заметил раньше) лицо чувственной женщины, прячущей (умно) эту чувственность веками, словами. И хитрость в губах, в их особом складе.
Ехали долго. Брали еще пассажиров: кузов то наполнялся, то пустел. И всем шофер говорил о поллитре, у всех брал рубль, два, три… Павел сидел на корточках, держась за кузов. Наташа… Современная: черные веки, некрасивость, скомбинированная с подчеркнутой (и умело) некрасивостью прочего и перевертывающая все в красивое.
Какая же она? Некрасивая — красивая, некрасивая — красивая.
Она красивая. Прекрасна и молода. Умница. Какие мысли, какие советы… «Павлуша, будь шире во всем, а то ты какой-то узкий…» Узкий, тонкий, звонкий… Трах!..
— Эй, уснул! — крикнул шофер.
Машина стояла: был центр города. Павел осторожно вылез. От долгой тряски в животе все перебултыхалось, зад был отбит напрочь.
Куда идти? Домой? К Наташе?
Забавно, но только Павел ступил на асфальт, все показалось невозможным сном. Чепуха! Бред! Значит, нужно к Наташе — развеять все, приласкать, условиться об обратной дороге. А там зайти к тетке.
И ему захотелось ее увидеть, старенькую, добрую, полузабытую, и сделать что-нибудь приятное ей — полить гряды или выполоть морковь-каротельку. Но сначала — Наташа…
Но с первыми шагами возобновился подаренный Мишкой проклятый ритм. В самом деле, когда она уезжает, что-то усмешливое бродит в ее лице, а в движениях — стремительный бросок от него. «А что я такое? — думал Павел. — Полудохлая личность».
Вот и дом ее — бетонная многоэтажка.
Дом распахнут по-летнему, окнами, всеми балконными дверями, подъездами.
Прохладно в нем, наверно.
Перед домом копошатся разноцветные пузанчики, и летают голуби, вспыхивая на солнце крыльями.