— Старик, она могла так рассуждать: ты будешь рядом с ней десять, двадцать, сто лет! А то, что несчастье шло не одно, — закон, — кончал он свои рассуждения.
Это Павел знал и сам.
Давно замечено — несчастья набрасываются стаей: визг, лай, укусы! Как будто городские собаки, ищущие по улицам острых ощущений. И всегда среди хвостатой мелкоты, жаждущей только попугать, есть добросовестный пес, кусающий до крови.
Схема личных несчастий Павла Герасимова была такова.
Наташа (невеста Павла) ощутила тоску, вызванную легким спазмом сердечных сосудов. Она не знала, что вина в том космическая, а искала ее рядом. Ей казалось, что жизнь идет без особых радостей, что Павел сух и неинтересен.
Так начались его несчастья.
Разуверить, разговорить ее он не мог — восточный грипп уложил его в постель ровно за три дня до этого. Он чихал в вафельное полотенце. Тем временем вирусы гриппа A1 перевернули свои молекулы в A2 и уложили поднявшегося было Павла еще на целую неделю. Следующий грипп — A3 — он перенес на ногах. Он пришел к Наташе — снегом на голову — и застал у нее Чужанина. Как говорится, накрыл.
А все поспешность — кинулся, повидать, видите ли, захотелось. Еще пренебрег современной удобной техникой. Предупреди он Наташу по телефону: буду, мол, тогда-то и в такое время. Жди, моя ягодка, — и личное его счастье сохранилось. А так Павел узнал то, чего и знать ему не было нужно.
Давно известно: где много знаний, там много и горя.
А еще месяца через два на Павла обрушилось следующее несчастье (или счастье — как посмотреть). Он вдруг ощутил себя не художником-серячком, каким боялся и умереть, а Изобразительным Гением.
Сначала Павел возликовал.
С ним, надо это признать, творилось диковинное. Вместо обычных и зачастую тягучих мыслей шли яркие и сильные. Мозг работал резко: Павел видел всех насквозь, а мелочи окружающего различал с пронзительностью микроскопа. Краски мира плескались в глаза расплавом металлов.
Бывало по-разному. В иные дни он просыпался гением, а вечером ходил в обыкновенных. Иногда гениальность оседлывала его днем на час-два, а иной раз и на целую неделю. И каждый раз, словно утомляясь, она становилась общей слабостью и, что хуже — мозговой тупостью.
Поговори он сразу с Иваном Васильевичем, ему бы стало многое ясно. Но эта встреча лежала еще впереди. Наконец произошла и она: третье, окончательное несчастье Павла — послегриппозное осложнение в легких — привело его в апреле месяце к дому, темному и большому.
На воротах этого дома, сложенного на века из лиственничных бревен, толстых и длинных, была приколочена вывеска. Отлично сработанная, можно сказать, образцовая вывеска, гордость мастерской — с позолотой. Она заявляла, что именно здесь размещен «Противотуберкулезный диспансер …ского района».
Ниже вывески, на серо-голубых, хваченных непогодой досках, два меловых человечка твистовали, закусив бутылки в зубах.
Меловые человечки — разного пола.
Мужчина был изображен абстрактно, но над женской фигурой крепко поработал какой-то наивный реалист лет десяти-одиннадцати. Павел решил, что его следовало бы выпороть, несмотря на талантливо схваченный ритм движений. Именно за это.
Рассмотрев человечков и сделав вывод, что возврат к приемам наскальной живописи дает результаты, Павел стал разглядывать провода, крышу, зеленые прутья голых тополей, обросшие синими рефлексами неба. Смешно, глупо, но он боялся этого дома и ничего не мог с собой поделать.
Если считать посещения приготовительные (рентген, анализы), он приходил сюда уже в третий раз. И так же не решался сразу войти.
Стоял на противолежащей стороне переулка и ждал, когда порвется цепочка прохожих. А они шли и шли — сияли, лучились — самодовольные, были веселыми уличными пятнами.
И домохозяйки, и ферты, размешивающие туфлями-остроносиками снежную кашу, глядели на Павла, на диспансер: знали, что здесь такое, понимали, почему большой дом стоит в стороне, в неловком для машинного движения переулке.
…Девчушка в чем-то желтопушистом подбежала к луже около ворот, гляделась в нее. Талая вода была прозрачна, чиста, и девочка отразилась в ней такой же, какой сидела на снежном берегу.
И тотчас же в доме, около которого стоял Павел, задребезжало окно. В него стучали. Девочка оглянулась и сунула в лужу руку. Тогда ухнула внутренняя дверь, ударила наружная, грохнула калитка. Из нее вылетела толстая женщина с красными голыми руками. От женщины шел пар, и Павел решил, что там, в доме, она стирала белье или готовила у горячей плиты.